*_Lezolirendaeriserail_* Я больше не арбузный герой, теперь я — мандариновый пришелец.
Январь и трусы в сердечко
Савада Цунаёши проснулся от льдистого касания под ключицей. Что-то твёрдое и холодное, в чём богатый опытом Цуна почти сразу опознал пистолетное дуло, скользнуло вверх по его шее и уперлось в щёку. Савада мысленно досчитал до семи, окончательно приходя в себя, но выстрела так и не дождался.
Если кто-то непрошенным пробрался сквозь квалифицированную охрану, миновал параноидальных Хранителей Вонголы и сумел обмануть знаменитую интуицию лично Десятого босса, у него не было бы времени столько медлить.
Цуна осторожно приоткрыл глаз и смутно воззрился на зеленоватое пятно, медленно принимающее до боли знакомые очертания игрушечного пистолета. С одной стороны, скоропостижной кончиной во цвете лет это ему явно не грозило. С другой стороны, эффект продуктов жизнедеятельности Леона, а именно всяких волшебных пуль, всегда оказывался довольно неожиданным и весьма разнообразным. И неизвестно ещё, точно ли он не окажется хуже смерти.
– Реборн, – вздохнул Цунаёши, – может быть, ты сразу скажешь, что тебе нужно, без традиционных описаний моей общей несостоятельности?
– Хорошо, – неожиданно покладисто ответил уже бывший репетитор Савады, чуть отодвигая оружие от лица Цуны. – Перехожу сразу к делу. Снимай трусы.
– Что? – от неожиданности Десятый босс Вонголы даже резко сел в кровати, опасно провоцируя въевшиеся в кровь инстинкты знаменитого киллера. Впрочем, его реакцию можно было понять: к нему с подобным предложением ещё никто ранним утром не приходил, и уж тем более такого сложно было ожидать от Реборна.
– Бесполезный Цуна, ты даже столь простой фразы понять не можешь с первого раза? Повторяю ещё, медленно: Снимай. Свои. Трусы.
Если кто-то непрошенным пробрался сквозь квалифицированную охрану, миновал параноидальных Хранителей Вонголы и сумел обмануть знаменитую интуицию лично Десятого босса, у него не было бы времени столько медлить.
Цуна осторожно приоткрыл глаз и смутно воззрился на зеленоватое пятно, медленно принимающее до боли знакомые очертания игрушечного пистолета. С одной стороны, скоропостижной кончиной во цвете лет это ему явно не грозило. С другой стороны, эффект продуктов жизнедеятельности Леона, а именно всяких волшебных пуль, всегда оказывался довольно неожиданным и весьма разнообразным. И неизвестно ещё, точно ли он не окажется хуже смерти.
– Реборн, – вздохнул Цунаёши, – может быть, ты сразу скажешь, что тебе нужно, без традиционных описаний моей общей несостоятельности?
– Хорошо, – неожиданно покладисто ответил уже бывший репетитор Савады, чуть отодвигая оружие от лица Цуны. – Перехожу сразу к делу. Снимай трусы.
– Что? – от неожиданности Десятый босс Вонголы даже резко сел в кровати, опасно провоцируя въевшиеся в кровь инстинкты знаменитого киллера. Впрочем, его реакцию можно было понять: к нему с подобным предложением ещё никто ранним утром не приходил, и уж тем более такого сложно было ожидать от Реборна.
– Бесполезный Цуна, ты даже столь простой фразы понять не можешь с первого раза? Повторяю ещё, медленно: Снимай. Свои. Трусы.
Февраль и спина Крафта
Казалось бы, тело спящего – не имеет значения, человека с Земли, с Догуры или ещё откуда – должно быть спокойно и расслаблено. Но, как показывала практика, это утверждение не было правилом, из которого нет исключений.
Крафт что-то неразборчиво пробормотал в подушку и выгнул напряжённую до звона спину. Заинтересовавшись, Садо присел рядом и положил руку капитану на плечо.
Действительно, иногда нужно уделять внимание не только насекомым с чужой планеты, но и кое-чему поближе. Оно может оказаться не менее любопытным.
Почувствовав прикосновение, Крафт повёл плечом и попытался повернуться, но последнее свелось лишь к тому, что он перестал упираться в подушку носом и прижался к ней щекой. Просыпаться капитан вовсе не собирался, но на его лице медленно расползалась широкая, несколько безумная улыбка.
«Что ему может сниться?» – мысленно задал самому себе вопрос Садо. Ответ не замедлил последовать из уст Крафта:
– Садо, держи меня крепче, – на удивление отчётливо произнёс капитан.
Садо с секунду поразмышлял над тем, являются ли обязательными к исполнению приказы спящего начальства, но потом привычным жестом вцепился Крафту в правое запястье, одновременно второй рукой плотно обхватывая его поперёк груди.
Ведь капитан бы очень расстроился, если бы во сне всё-таки пристрелил принца Догуры, а потом, проснувшись, снова обнаружил того не просто живым, а целым и невредимым.
Крафт что-то неразборчиво пробормотал в подушку и выгнул напряжённую до звона спину. Заинтересовавшись, Садо присел рядом и положил руку капитану на плечо.
Действительно, иногда нужно уделять внимание не только насекомым с чужой планеты, но и кое-чему поближе. Оно может оказаться не менее любопытным.
Почувствовав прикосновение, Крафт повёл плечом и попытался повернуться, но последнее свелось лишь к тому, что он перестал упираться в подушку носом и прижался к ней щекой. Просыпаться капитан вовсе не собирался, но на его лице медленно расползалась широкая, несколько безумная улыбка.
«Что ему может сниться?» – мысленно задал самому себе вопрос Садо. Ответ не замедлил последовать из уст Крафта:
– Садо, держи меня крепче, – на удивление отчётливо произнёс капитан.
Садо с секунду поразмышлял над тем, являются ли обязательными к исполнению приказы спящего начальства, но потом привычным жестом вцепился Крафту в правое запястье, одновременно второй рукой плотно обхватывая его поперёк груди.
Ведь капитан бы очень расстроился, если бы во сне всё-таки пристрелил принца Догуры, а потом, проснувшись, снова обнаружил того не просто живым, а целым и невредимым.
Март и символизм
Масамуне возвращался взглядом к Катакуре снова и снова. Что-то в нём было решительно неправильно, непривычно, и Датэ всё не мог понять, что именно.
Масамуне частенько казалось, что он может себе представить свой названный Правый Глаз даже с закрытым глазом левым, представить во всех подробностях. Ведь Кодзюро не меняется, и он всегда рядом с Одноглазым Драконом, где бы тот не находился и что бы не происходило.
В целом Катакура был точно такой же, как и всегда, но какая-то деталь явно выбивалась из привычного образа. Датэ даже прищурился, намеренно сужая себе угол обзора, пытаясь из общей картины выделить лишь отдельные составляющие её части.
Длинный меч у правого бедра, закатанный до локтя левый рукав, «человеколюбие и справедливость» на высоком воротнике – всё это по очереди привлекало внимание Масамуне, но всё это было не тем, что Датэ искал. Все пытливые взгляды Масамуне будто отскакивали от толстой кожи доспеха, в который был облачён Кодзюро.
Сам Катакура был терпелив и невозмутим, словно ничего особенного не происходило..
Ещё позавчера (по времени Одноглазого Дракона, на деле – несколько раньше) размытый силуэт Кодзюро мелькал на самом краю восприятия Датэ, и единственное, что о нём можно было успеть сказать, – Катакура в сражении при Хитоторибаси оказался покрыт чужой кровью с головы до ног. Но это было правильно.
Ещё вчера Кодзюро держал в руках ритуальный нож перед обнажённым и беззащитным животом и говорил о долге – и это тоже было правильно, хотя Масамуне готов был спорить.
Сегодня в Катакуре что-то было не так, а сам Кодзюро даже бровью не вёл. Так, приподнял только приличия ради, намекая Датэ поделиться своими мыслями.
– Да что с тобой такое? – эмоционально, хотя и несколько неоднозначно высказался Масамуне.
Катакура смотрел в лицо Датэ до тех пор, пока полностью не завладел его вниманием, и медленно опустил глаза, предлагая проследить за направлением его взгляда.
В строгую линию сжатые губы.
Ниже.
Волевой подбородок.
Ниже.
Загорелая шея.
Ниже.
Белый воротник дзюбана.
У Масамуне перехватило дыхание.
– Простите, – попытался извиниться за свой вид Кодзюро. – Мне до сих пор кажется, что я вчера умер.
Масамуне частенько казалось, что он может себе представить свой названный Правый Глаз даже с закрытым глазом левым, представить во всех подробностях. Ведь Кодзюро не меняется, и он всегда рядом с Одноглазым Драконом, где бы тот не находился и что бы не происходило.
В целом Катакура был точно такой же, как и всегда, но какая-то деталь явно выбивалась из привычного образа. Датэ даже прищурился, намеренно сужая себе угол обзора, пытаясь из общей картины выделить лишь отдельные составляющие её части.
Длинный меч у правого бедра, закатанный до локтя левый рукав, «человеколюбие и справедливость» на высоком воротнике – всё это по очереди привлекало внимание Масамуне, но всё это было не тем, что Датэ искал. Все пытливые взгляды Масамуне будто отскакивали от толстой кожи доспеха, в который был облачён Кодзюро.
Сам Катакура был терпелив и невозмутим, словно ничего особенного не происходило..
Ещё позавчера (по времени Одноглазого Дракона, на деле – несколько раньше) размытый силуэт Кодзюро мелькал на самом краю восприятия Датэ, и единственное, что о нём можно было успеть сказать, – Катакура в сражении при Хитоторибаси оказался покрыт чужой кровью с головы до ног. Но это было правильно.
Ещё вчера Кодзюро держал в руках ритуальный нож перед обнажённым и беззащитным животом и говорил о долге – и это тоже было правильно, хотя Масамуне готов был спорить.
Сегодня в Катакуре что-то было не так, а сам Кодзюро даже бровью не вёл. Так, приподнял только приличия ради, намекая Датэ поделиться своими мыслями.
– Да что с тобой такое? – эмоционально, хотя и несколько неоднозначно высказался Масамуне.
Катакура смотрел в лицо Датэ до тех пор, пока полностью не завладел его вниманием, и медленно опустил глаза, предлагая проследить за направлением его взгляда.
В строгую линию сжатые губы.
Ниже.
Волевой подбородок.
Ниже.
Загорелая шея.
Ниже.
Белый воротник дзюбана.
У Масамуне перехватило дыхание.
– Простите, – попытался извиниться за свой вид Кодзюро. – Мне до сих пор кажется, что я вчера умер.
Апрель и носки
Цунамото выглянул из тени, положил перед Масамуне столь недостающий предмет одежды и, коротко кивнув, спрятался обратно.
Подвергаться допросу с пристрастием на тему отношения к внешнему виду Датэ ему очень не хотелось. И, к счастью для Монивы, это не входило в его обязанности, а полностью лежало на плечах Катакуры.
Масамуне наклонился к таби.
– Они же белые!
– Они чистые, – уточнил Кодзюро.
– Нет, они белые! – стоял на своём Датэ. – Посмотри на меня!
Катакура осторожно поднял глаза.
– Мои хакама, как ты можешь видеть, глубокого красного цвета. А хаори, – Масамуне крутанулся на пятках, демонстрируя себя со всех сторон, – мужественного тёмно-розового оттенка.
– С вышитыми ветвями сакуры на подкладке, – сквозь зубы уточнил Кодзюро.
– Именно. И я не могу со всем этим надеть такие скучные и банальные белые таби.
– Придётся, – пробормотал себе под нос Катакура.
– Ещё есть чёрные! – искренне радостно предложил Цунамото, заглушив последнюю реплику Кодзюро, но быстро стушевался под тяжёлым взглядом левого глаза Датэ.
Катакура сделал медленный глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки. Он не был бы собой, если бы не сумел повернуть столь дурацкую ситуацию в свою собственную пользу.
Кодзюро мысленно отошёл на несколько шагов назад и посмотрел на всё это со стороны.
– Если постирать эти таби вместе с хакама, они окрасятся в тот же красный цвет и будут подходить идеально, – внёс предложение Катакура.
Это было простое, но действенное решение.
Подвергаться допросу с пристрастием на тему отношения к внешнему виду Датэ ему очень не хотелось. И, к счастью для Монивы, это не входило в его обязанности, а полностью лежало на плечах Катакуры.
Масамуне наклонился к таби.
– Они же белые!
– Они чистые, – уточнил Кодзюро.
– Нет, они белые! – стоял на своём Датэ. – Посмотри на меня!
Катакура осторожно поднял глаза.
– Мои хакама, как ты можешь видеть, глубокого красного цвета. А хаори, – Масамуне крутанулся на пятках, демонстрируя себя со всех сторон, – мужественного тёмно-розового оттенка.
– С вышитыми ветвями сакуры на подкладке, – сквозь зубы уточнил Кодзюро.
– Именно. И я не могу со всем этим надеть такие скучные и банальные белые таби.
– Придётся, – пробормотал себе под нос Катакура.
– Ещё есть чёрные! – искренне радостно предложил Цунамото, заглушив последнюю реплику Кодзюро, но быстро стушевался под тяжёлым взглядом левого глаза Датэ.
Катакура сделал медленный глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки. Он не был бы собой, если бы не сумел повернуть столь дурацкую ситуацию в свою собственную пользу.
Кодзюро мысленно отошёл на несколько шагов назад и посмотрел на всё это со стороны.
– Если постирать эти таби вместе с хакама, они окрасятся в тот же красный цвет и будут подходить идеально, – внёс предложение Катакура.
Это было простое, но действенное решение.
Май и «Слушай меня внимательно, мой друг...»
– Слушай меня внимательно, мой друг. Убийство – это же не наш метод! – эмоционально всплеснул руками Розенберг, но практически сразу одёрнул себя: – Нет-нет-нет, так не пойдёт. Нужно говорить спокойно и аргументированно, иначе он и не подумает слушать.
Розенберг снова поймал своё отражение в маленьком карманном зеркальце, старательно придал своему лицу самое отрешённое выражение, а потом для выразительности чуть приопустил уголки губ.
– Мой друг, если тебе так хочется погубить Моцарта, есть же более подходящие способы, – медленно, тщательно подбирая каждое слово, произнёс он. – Можно освистать его новую оперу. Можно рассорить его с госпожой Вебер. Можно надавить на да Понте…
Розенберг приближал зеркальце всё ближе к лицу, одновременно нашаривая во внутреннем кармане карандаш. Чтобы подрисовать себе на щеке смазавшуюся родинку, ему пришлось поджать губы и прервать ненадолго репетируемую речь.
– И кто тебе сказал, – продолжил он немного неразборчиво, краем кружевного платка стирая со щеки чуть потёкший румянец, – что у меня специально для таких случаев есть стратегические запасы ядов? Если тебе вдруг – не хочу знать зачем! – понадобился мышьяк, ты можешь обратиться к аптекарю с Кернтнерштрассе, он не задаёт лишних вопросов…
Розенберг чуть повёл зеркальцем в сторону, желая осмотреть себя со всех сторон, и, к своему бесконечному ужасу, заметил в отражении чёрную тень за собственным плечом.
– Что ты сейчас делаешь? – мягко поинтересовался Сальери, не изменивший своей привычке неслышно подкрадываться со стороны спины. – Розенбееерг?
Розенберг снова поймал своё отражение в маленьком карманном зеркальце, старательно придал своему лицу самое отрешённое выражение, а потом для выразительности чуть приопустил уголки губ.
– Мой друг, если тебе так хочется погубить Моцарта, есть же более подходящие способы, – медленно, тщательно подбирая каждое слово, произнёс он. – Можно освистать его новую оперу. Можно рассорить его с госпожой Вебер. Можно надавить на да Понте…
Розенберг приближал зеркальце всё ближе к лицу, одновременно нашаривая во внутреннем кармане карандаш. Чтобы подрисовать себе на щеке смазавшуюся родинку, ему пришлось поджать губы и прервать ненадолго репетируемую речь.
– И кто тебе сказал, – продолжил он немного неразборчиво, краем кружевного платка стирая со щеки чуть потёкший румянец, – что у меня специально для таких случаев есть стратегические запасы ядов? Если тебе вдруг – не хочу знать зачем! – понадобился мышьяк, ты можешь обратиться к аптекарю с Кернтнерштрассе, он не задаёт лишних вопросов…
Розенберг чуть повёл зеркальцем в сторону, желая осмотреть себя со всех сторон, и, к своему бесконечному ужасу, заметил в отражении чёрную тень за собственным плечом.
– Что ты сейчас делаешь? – мягко поинтересовался Сальери, не изменивший своей привычке неслышно подкрадываться со стороны спины. – Розенбееерг?
Июнь
Есть данные, что постоянные пользователи ПК чаще и в большей степени подвергаются психологическим стрессам, функциональным нарушениям центральной нервной системы, болезням сердечно-сосудистой системы. По результатам исследований можно сделать выводы и о вероятности гормональных сдвигов и нарушений иммунного статуса человека.
На фоне этого медицинские круги выявили новый тип заболевания – синдром компьютерного стресса.
Симптомы заболевания разнообразны и многочисленны. Как правило, наличие единственного симптома маловероятно, поскольку все функциональные органы человека взаимосвязаны.
1. Физические недомогания: сонливость, непроходящая усталость; головные боли после работы; боли в нижней части спины, в ногах; чувство покалывания, онемения, боли в руках; напряженность мышц верхней части туловища.
2. Заболевания глаз: чувство острой боли, жжение, зуд.
3. Нарушение визуального восприятия: неясность зрения, которая увеличивается в течение дня; возникновение двойного зрения.
4. Ухудшение сосредоточенности и работоспособности: сосредоточенность достигается с трудом; раздражительность во время и после работы; потеря рабочей точки на экране; ошибки при печатании.
Нервно-эмоциональное напряжение при работе на ПК возникает вследствие дефицита времени, большого объема и плотности информации, особенностей диалогового режима общения человека и ПК, ответственности за безошибочность информации. Продолжительная работа на дисплее, особенно в диалоговом режиме, может привести к нервно-эмоциональному перенапряжению, нарушению сна, ухудшению состояния, снижению концентрации внимания и работоспособности, хронической головной боли, повышенной возбудимости нервной системы, депрессии.
На фоне этого медицинские круги выявили новый тип заболевания – синдром компьютерного стресса.
Симптомы заболевания разнообразны и многочисленны. Как правило, наличие единственного симптома маловероятно, поскольку все функциональные органы человека взаимосвязаны.
1. Физические недомогания: сонливость, непроходящая усталость; головные боли после работы; боли в нижней части спины, в ногах; чувство покалывания, онемения, боли в руках; напряженность мышц верхней части туловища.
2. Заболевания глаз: чувство острой боли, жжение, зуд.
3. Нарушение визуального восприятия: неясность зрения, которая увеличивается в течение дня; возникновение двойного зрения.
4. Ухудшение сосредоточенности и работоспособности: сосредоточенность достигается с трудом; раздражительность во время и после работы; потеря рабочей точки на экране; ошибки при печатании.
Нервно-эмоциональное напряжение при работе на ПК возникает вследствие дефицита времени, большого объема и плотности информации, особенностей диалогового режима общения человека и ПК, ответственности за безошибочность информации. Продолжительная работа на дисплее, особенно в диалоговом режиме, может привести к нервно-эмоциональному перенапряжению, нарушению сна, ухудшению состояния, снижению концентрации внимания и работоспособности, хронической головной боли, повышенной возбудимости нервной системы, депрессии.
Июль и «Директор театра»
Антонио мог предположить две версии того, по какой причине его величество Иосиф II вдруг пожелал увидеть своего придворного композитора.
Возможно, император хотел ещё раз, без свидетелей поздравить Сальери с победой в музыкальном соревновании между парой первых композиторов Вены.
Или, что было даже более вероятно, Иосифу опять потребовалась некоторая помощь в понимании услышанного.
– Проходите скорее, Сальери, – нетерпеливо оборвал все полагающиеся этикетом формальности Иосиф. – Садитесь на привычное место.
Антонио неторопливо устроился за стоящим в кабинете императора клавесином, который уже понемногу начинал считать своим личным.
– В новом творении Моцарта опять было так много нот, – откровенно пожаловался Иосиф, усаживаясь на стоящем рядом с музыкальным инструментом низком диване. – Слишком много, я не могу одновременно столько услышать и понять. Моцарт в этом отношении снова превзошёл всех композиторов Вены! – с долей восхищения, пусть и несколько своеобразного, всплеснул руками Иосиф. – Но вы, Сальери, мне поможете? Сможете пересказать мне то, что сегодня звучало в оранжерее Шёнбруннского дворца, в немного упрощённом виде?
Иосиф старательно делал жалобные глаза, и Антонио, лишь бы этого не видеть, повернулся к клавесину, настраиваясь на игру.
Объяснять его величеству чужие мелодии всегда было трудно, но в случае Моцарта сложность увеличивалась вдвойне. Но в этот раз так сложилось, что сам Вольфганг подсказал Антонио, как его гениальную увертюру можно изобразить без критических потерь, имея в распоряжении один только клавесин.
…Антонио отсчитал десять тактов с того мига, как отзвучала последняя нота, и только после этого решился заговорить.
– Теперь вам всё понятно?
– Теперь – да, – Иосиф рассмеялся радостно. – Знаете, Сальери, если бы я понял замысел Моцарта раньше, то непременно присудил бы победу в соревновании не вам, а ему!
Антонио был с этим полностью согласен. Если быть честным с самим собой, он тоже отдал бы первенство Вольфгангу.
– Если ваше высочество позволит просьбу…
– Что угодно.
– Когда будет назначена следующая премьера Моцарта… возможно, вы позовёте меня накануне, чтобы я всё объяснил вам заранее?
Возможно, император хотел ещё раз, без свидетелей поздравить Сальери с победой в музыкальном соревновании между парой первых композиторов Вены.
Или, что было даже более вероятно, Иосифу опять потребовалась некоторая помощь в понимании услышанного.
– Проходите скорее, Сальери, – нетерпеливо оборвал все полагающиеся этикетом формальности Иосиф. – Садитесь на привычное место.
Антонио неторопливо устроился за стоящим в кабинете императора клавесином, который уже понемногу начинал считать своим личным.
– В новом творении Моцарта опять было так много нот, – откровенно пожаловался Иосиф, усаживаясь на стоящем рядом с музыкальным инструментом низком диване. – Слишком много, я не могу одновременно столько услышать и понять. Моцарт в этом отношении снова превзошёл всех композиторов Вены! – с долей восхищения, пусть и несколько своеобразного, всплеснул руками Иосиф. – Но вы, Сальери, мне поможете? Сможете пересказать мне то, что сегодня звучало в оранжерее Шёнбруннского дворца, в немного упрощённом виде?
Иосиф старательно делал жалобные глаза, и Антонио, лишь бы этого не видеть, повернулся к клавесину, настраиваясь на игру.
Объяснять его величеству чужие мелодии всегда было трудно, но в случае Моцарта сложность увеличивалась вдвойне. Но в этот раз так сложилось, что сам Вольфганг подсказал Антонио, как его гениальную увертюру можно изобразить без критических потерь, имея в распоряжении один только клавесин.
…Антонио отсчитал десять тактов с того мига, как отзвучала последняя нота, и только после этого решился заговорить.
– Теперь вам всё понятно?
– Теперь – да, – Иосиф рассмеялся радостно. – Знаете, Сальери, если бы я понял замысел Моцарта раньше, то непременно присудил бы победу в соревновании не вам, а ему!
Антонио был с этим полностью согласен. Если быть честным с самим собой, он тоже отдал бы первенство Вольфгангу.
– Если ваше высочество позволит просьбу…
– Что угодно.
– Когда будет назначена следующая премьера Моцарта… возможно, вы позовёте меня накануне, чтобы я всё объяснил вам заранее?
Август и трава
Санджи страдал.
До этого момента он думал, что нет ничего страшнее, чем застрять на пустынном острове без еды и шанса выбраться. Он ошибался. Остаться без сигарет – пусть не на пустынном корабле, но посреди всё той же бесконечной морской глади – оказалось мучительней.
Накама искренне пытались Санджи посочувствовать, как-то подбодрить кока… Усопп рассказал историю (абсолютно правдивую, разумеется) о том, как он однажды героически бросил курить из-за того, что табачный дым плохо влиял на и без того слабое здоровье его любимой Каи. Нами вслух прикинула, сколько можно будет теперь экономить на сигаретах, и немного порадовала Санджи своим довольным видом. Луффи, просочившись на кухню под предлогом поиска жутко секретной заначки, попытался было утащить из холодильника лишний кусок мяса, но оказался бит ногами и выпровожен с позором.
Конечно, разминка с капитаном ненадолго отвлекла Санджи от страданий по табаку, но в итоге от неё оказалось только хуже. После любой стычки он не упускал возможности расслабиться и выпустить в небо пару дымных колечек… И сейчас этого не хватало.
Санджи вышел на палубу, бездумно, по привычке потянулся к карману брюк – и одернул руку на полпути. В пустой пачке, которую неизвестно зачем он продолжал носить с собой, даже табачной пыли на дне уже не было. Санджи оперся о фальшборт и сделал глубокий вдох, пытаясь внушить себе, что солёный морской воздух ничем не хуже царапающего горло табачного дыма.
Если бы дело было только в пристрастии к табаку, Санджи чувствовал бы себя не так паршиво. И необходимость одергивать себя, ломая въевшиеся в подсознание жесты, и даже ломка по никотину меркли перед тем фактом, что сигарета в зубах была необходима коку для того, чтобы готовить. Табачный дым, оседающий на языке едкой горечью, с легкостью перебивал аромат любого блюда. Санджи мог готовить несколько блюд одновременно – на корабле с командой со столь разнообразными вкусами он практически всегда так делал, – и всего одна-две затяжки между пробами из разных кастрюль позволяли ему ощутить вкус и острого мясного соуса для капитана, и нежнейшего воздушного десерта для леди, не смешивая их между собой и прочувствовав все оттенки каждого.
До этого момента он думал, что нет ничего страшнее, чем застрять на пустынном острове без еды и шанса выбраться. Он ошибался. Остаться без сигарет – пусть не на пустынном корабле, но посреди всё той же бесконечной морской глади – оказалось мучительней.
Накама искренне пытались Санджи посочувствовать, как-то подбодрить кока… Усопп рассказал историю (абсолютно правдивую, разумеется) о том, как он однажды героически бросил курить из-за того, что табачный дым плохо влиял на и без того слабое здоровье его любимой Каи. Нами вслух прикинула, сколько можно будет теперь экономить на сигаретах, и немного порадовала Санджи своим довольным видом. Луффи, просочившись на кухню под предлогом поиска жутко секретной заначки, попытался было утащить из холодильника лишний кусок мяса, но оказался бит ногами и выпровожен с позором.
Конечно, разминка с капитаном ненадолго отвлекла Санджи от страданий по табаку, но в итоге от неё оказалось только хуже. После любой стычки он не упускал возможности расслабиться и выпустить в небо пару дымных колечек… И сейчас этого не хватало.
Санджи вышел на палубу, бездумно, по привычке потянулся к карману брюк – и одернул руку на полпути. В пустой пачке, которую неизвестно зачем он продолжал носить с собой, даже табачной пыли на дне уже не было. Санджи оперся о фальшборт и сделал глубокий вдох, пытаясь внушить себе, что солёный морской воздух ничем не хуже царапающего горло табачного дыма.
Если бы дело было только в пристрастии к табаку, Санджи чувствовал бы себя не так паршиво. И необходимость одергивать себя, ломая въевшиеся в подсознание жесты, и даже ломка по никотину меркли перед тем фактом, что сигарета в зубах была необходима коку для того, чтобы готовить. Табачный дым, оседающий на языке едкой горечью, с легкостью перебивал аромат любого блюда. Санджи мог готовить несколько блюд одновременно – на корабле с командой со столь разнообразными вкусами он практически всегда так делал, – и всего одна-две затяжки между пробами из разных кастрюль позволяли ему ощутить вкус и острого мясного соуса для капитана, и нежнейшего воздушного десерта для леди, не смешивая их между собой и прочувствовав все оттенки каждого.
Сентябрь и трусы в бананчик
У Кузана не было настроения затевать ссору, ему хотелось только перевернуться на другой бок и по-уставному захрапеть. К счастью для него, с одной из соседних коек донеслись тихие смешки, которые привлекли внимание Сакадзуки к новой жертве.
Лейтенант Борсалино ничуть не смутился, когда с него сорвали одеяло. Он даже не сразу заметил это, притворяясь увлечённым чтением. Повернуться к Сакадзуки, переведя на него тусклый луч собственного фонарика, предназначенного для подсвечивания страниц, Борсалино удосужился лишь спустя секунд двадцать.
– А ты что делаешь? – осведомился Сакадзуки.
Всё ещё лежащий на животе Борсалино задумчиво качнул пяткой в воздухе, аккуратно вложил между страниц закладку, бережно закрыл книгу, на обложке которой всем стала видна надпись «Новейший Устав Дозора (иллюстрированный)», выведенная неуловимо фривольным почерком.
– Читаю, – вежливо ответил Борсалино.
Сакадзуки посмотрел на него со всей строгостью. С одной стороны, ночью всё-таки полагалось спать, с другой стороны, запрещать дозорному изучать Устав было как-то неправильно. Задумчивый взгляд Сакадзуки скользнул по спине лежащего перед ним вниз и не смог миновать ягодицы.
Трусы Борсалино чуть ли не фосфоресцировали кислотными и лимонно-жёлтыми полосками.
– Выбросишь это безобразие, – Сакадзуки указал на возмутительный предмет одежды, – и с завтрашнего будешь носить форменные. Проверю лично.
Довольный восстановленной дисциплиной, Сакадзуки щелчком погасил свет и предупредил, обращаясь ко всем разом:
– Подъём через три с половиной часа.
Лейтенант Борсалино ничуть не смутился, когда с него сорвали одеяло. Он даже не сразу заметил это, притворяясь увлечённым чтением. Повернуться к Сакадзуки, переведя на него тусклый луч собственного фонарика, предназначенного для подсвечивания страниц, Борсалино удосужился лишь спустя секунд двадцать.
– А ты что делаешь? – осведомился Сакадзуки.
Всё ещё лежащий на животе Борсалино задумчиво качнул пяткой в воздухе, аккуратно вложил между страниц закладку, бережно закрыл книгу, на обложке которой всем стала видна надпись «Новейший Устав Дозора (иллюстрированный)», выведенная неуловимо фривольным почерком.
– Читаю, – вежливо ответил Борсалино.
Сакадзуки посмотрел на него со всей строгостью. С одной стороны, ночью всё-таки полагалось спать, с другой стороны, запрещать дозорному изучать Устав было как-то неправильно. Задумчивый взгляд Сакадзуки скользнул по спине лежащего перед ним вниз и не смог миновать ягодицы.
Трусы Борсалино чуть ли не фосфоресцировали кислотными и лимонно-жёлтыми полосками.
– Выбросишь это безобразие, – Сакадзуки указал на возмутительный предмет одежды, – и с завтрашнего будешь носить форменные. Проверю лично.
Довольный восстановленной дисциплиной, Сакадзуки щелчком погасил свет и предупредил, обращаясь ко всем разом:
– Подъём через три с половиной часа.
Октябрь и ВНЕЗАПНО
– Ты знаешь о моём к тебе отношении, – в голосе говорившего Роше было что-то такое, от чего смотреть на него – смотреть ему в глаза – было страшно; и Раффаэлло стояла, низко опустив голову. – Но моё терпение не безгранично.
Он сделал быстрый шаг, сократив расстояние между ними до минимального, и она пошатнулась от резкого рывка, едва устояв на ногах.
Раффаэлло раньше не приходилось сомневаться в прочности своей упаковки, она даже представить себе не могла, что может остаться полностью обнажённой в единый миг. Видимо, у неё было неправильное представление о возможностях Ферреро, ведь раньше он относился к ней с неизменной бережной нежностью и никогда не показывал свою силу.
– Эта твоя одежда – непристойна, – Раффаэлло слышала шёпот Роше сквозь громкий шелест. – Ты ещё удивляешься, почему на тебя все подряд засматриваются?
Упрёк был справедливым, и на щеках Раффаэлло проступил предательский румянец. Она знала, какое впечатление производит, но в ином виде себя не представляла и не собиралась что-либо менять.
А вот о том, что Роше ревнует её к каждому, к каждому встречному, Раффаэлло не догадывалась. Ферреро не давал ей ни одного намёка на это, он терпел столько, сколько мог, и наконец сорвался.
– Посмотри на меня, – он подцепил её пальцами под подбородком и заставил поднять голову. – Вот так ты обычно выглядишь.
Платье Раффаэлло было разорвано по боковому шву, и лишь благодаря этому налезло на угловатого Роше. Но сидело оно при этом совсем не так, как должно было: белые участки скрывали какие-то совершенно неинтересные части тела Ферреро, в то время как прозрачные вставки открывали шикарный вид на воплощение того, что Роше не оставил без внимания вид соблазнительной обнажённой Раффаэлло.
Она подцепила Роше за алую ленту у ворота и потянула, заставляя наклониться.
– Невозможно устоять, – прошептала Раффаэлло ему прямо в губы.
Он сделал быстрый шаг, сократив расстояние между ними до минимального, и она пошатнулась от резкого рывка, едва устояв на ногах.
Раффаэлло раньше не приходилось сомневаться в прочности своей упаковки, она даже представить себе не могла, что может остаться полностью обнажённой в единый миг. Видимо, у неё было неправильное представление о возможностях Ферреро, ведь раньше он относился к ней с неизменной бережной нежностью и никогда не показывал свою силу.
– Эта твоя одежда – непристойна, – Раффаэлло слышала шёпот Роше сквозь громкий шелест. – Ты ещё удивляешься, почему на тебя все подряд засматриваются?
Упрёк был справедливым, и на щеках Раффаэлло проступил предательский румянец. Она знала, какое впечатление производит, но в ином виде себя не представляла и не собиралась что-либо менять.
А вот о том, что Роше ревнует её к каждому, к каждому встречному, Раффаэлло не догадывалась. Ферреро не давал ей ни одного намёка на это, он терпел столько, сколько мог, и наконец сорвался.
– Посмотри на меня, – он подцепил её пальцами под подбородком и заставил поднять голову. – Вот так ты обычно выглядишь.
Платье Раффаэлло было разорвано по боковому шву, и лишь благодаря этому налезло на угловатого Роше. Но сидело оно при этом совсем не так, как должно было: белые участки скрывали какие-то совершенно неинтересные части тела Ферреро, в то время как прозрачные вставки открывали шикарный вид на воплощение того, что Роше не оставил без внимания вид соблазнительной обнажённой Раффаэлло.
Она подцепила Роше за алую ленту у ворота и потянула, заставляя наклониться.
– Невозможно устоять, – прошептала Раффаэлло ему прямо в губы.
Ноябрь и занавес
Флоран знает: одно неловкое движение – и ежевечерний труд гримёра будет испорчен. Нельзя смахнуть с ресниц влагу, даже если от жаркого света софитов начали слезиться глаза, потому что густая чёрная подводка обязательно размажется. Нельзя трогать тщательно уложенные поперек лица пряди волос, даже если рука сама инстинктивно тянется убрать мешающее обзору.
Флоран знает: один неловкий шаг – и ему придётся бежать переодеваться. Нельзя ни притереться плечом к стене, ни задеть занавес, ведь чёрный бархат – исключительная маркая ткань. А Антонио Сальери должен выглядеть идеально, не позволяя даже пылинки у себя на рукаве.
Вот только Антонио Сальери нельзя назвать неловким. А к Флорану Моту этот эпитет периодически более чем применим.
Флорану стоило больших усилий научиться двигаться по сцене естественно, не боясь случайным движением навредить тщательно созданному визуальному образу. Но за сценой, где не нужно играть роль, он неизменно держится предельно собранно и внимательно.
Поэтому, когда Микеле вдруг толкнул его в укромный уголок у самого края кулис, впечатав спиной в тяжёлые складки занавеса, единственной мыслью Флорана было: «Конец костюму».
А когда Микеле запустил пальцы ему в волосы, заставляя наклонить голову к плечу, – «И укладке конец».
И когда Микеле прижался теснее и провел языком по его губам – «И гриму тоже».
Но, когда его рот ненадолго снова оказался свободен, Флоран сказал (прошептал) немного другое:
– Что ты делаешь?
– Это моё желание, – со всей серьёзностью пояснил Микеле. В его голосе и глазах при этом была странная, неуместная, незнакомая горечь. И боль.
– Что? – переспросил мало что понявший Флоран.
Микеле вздохнул, украдкой нервно комкая во влажной ладони край кружевного манжета Сальери.
– Я приговорен, – с трудом смог вытолкнуть из себя слова Локонте. – Я умру меньше чем через час.
– На сцене? – попробовал уточнить Флоран, и Микеле наградил его негодующим взглядом, впрочем, не став ничего отрицать.
– И, как у любого обречённого на смерть, у меня есть право на последнее желание. Оно у меня вот такое.
Флоран знает: один неловкий шаг – и ему придётся бежать переодеваться. Нельзя ни притереться плечом к стене, ни задеть занавес, ведь чёрный бархат – исключительная маркая ткань. А Антонио Сальери должен выглядеть идеально, не позволяя даже пылинки у себя на рукаве.
Вот только Антонио Сальери нельзя назвать неловким. А к Флорану Моту этот эпитет периодически более чем применим.
Флорану стоило больших усилий научиться двигаться по сцене естественно, не боясь случайным движением навредить тщательно созданному визуальному образу. Но за сценой, где не нужно играть роль, он неизменно держится предельно собранно и внимательно.
Поэтому, когда Микеле вдруг толкнул его в укромный уголок у самого края кулис, впечатав спиной в тяжёлые складки занавеса, единственной мыслью Флорана было: «Конец костюму».
А когда Микеле запустил пальцы ему в волосы, заставляя наклонить голову к плечу, – «И укладке конец».
И когда Микеле прижался теснее и провел языком по его губам – «И гриму тоже».
Но, когда его рот ненадолго снова оказался свободен, Флоран сказал (прошептал) немного другое:
– Что ты делаешь?
– Это моё желание, – со всей серьёзностью пояснил Микеле. В его голосе и глазах при этом была странная, неуместная, незнакомая горечь. И боль.
– Что? – переспросил мало что понявший Флоран.
Микеле вздохнул, украдкой нервно комкая во влажной ладони край кружевного манжета Сальери.
– Я приговорен, – с трудом смог вытолкнуть из себя слова Локонте. – Я умру меньше чем через час.
– На сцене? – попробовал уточнить Флоран, и Микеле наградил его негодующим взглядом, впрочем, не став ничего отрицать.
– И, как у любого обречённого на смерть, у меня есть право на последнее желание. Оно у меня вот такое.
P.S.
Не могу не!
@музыка: Poets Of The Fall - Revolution Roulette
@настроение: я умру, если что-нибудь не съем
@темы: Придумаешь только нарочно, И я побежал
-
-
21.12.2012 в 20:15СвершилосьДекабрь не возлюбили почто?)
Июнь - СТАТЬЯ?
и опечатко два
И РАФАЭЛЛОООО
-
-
21.12.2012 в 20:20Я долго искал что-нибудь, что писал в июне... А потом вспомнил, что был диплом!
-
-
21.12.2012 в 20:29Диплом твой был о грустном
Чувствуешь кайф Итогов года
Доволен собой?)-
-
21.12.2012 в 20:32*задумчиво рассматривает фото* Кто это?
-
-
21.12.2012 в 20:37*моцарт)*
-
-
21.12.2012 в 20:47-
-
21.12.2012 в 20:52даже если бы он стоял живчиком.Без имени ...висел)