– Ты здесь? За ворохом одежды явно есть что-то постороннее, но проверять Флоран боится – не с его ловкостью трогать такие очевидно неустойчивые конструкции. В пользу того, что там прячется кто-то живой, говорят шорохи и еле слышное сопение. В пользу конкретно Микеле говорит то обстоятельство, что снизу из-под ткани не виднеется ничьих ног. Флоран не помнит, есть ли у вешалки какие-нибудь перекладины, на которых можно было бы устроиться и не касаться подошвами пола, но склоняется к тому, что их нет, – и представляет себе зависшего в воздухе Локонте, случайно забывшего, что законы гравитации на Земле принято соблюдать. – Здесь, – Микеле высовывает кончик носа из-под рукава собственной куртки. – Чего-то хотел? – Хватит дуться, – просит Флоран. – Это был всего лишь дурацкий розыгрыш. – Очень дурацкий. Даже не ожидал такого от Дова. – Но я ведь не обижаюсь на него. И никто не обижается. – Вы все не выглядели настолько глупо. – Думаешь? Никто ведь не смог не запнуться и спеть тот текст с первого раза. И со второго тоже… И с третьего… Ответная реплика звучит так тихо, что Флоран вынужден переспросить. – Но вам не приходилось спрашивать, как читаются некоторые слова! – высовывает голову целиком Микеле и тут же опускает её. – Дов остался мною недоволен, я сам видел. – Самое страшное, что тебе грозит, – это лишние репетиции своих строк этой песни. – Лишь бы не заставили исполнять её на сцене...
Микеле кладёт руку Флорану на плечо. – Я раньше и не замечал, какой у тебя красивый затылок, – покаянно сообщает Локонте. – Но вынужден признать, что с другой стороны ты мне всё-таки нравишься больше. Он не настаивает, но Флоран правильно понимает намёк и поворачивается сам. – Только не с таким выражением лица, – поспешно поправляет себя Микеле. Мот хмурится, и глаза у него – запавшие и тёмные, усталые, одновременно пустые и заполненные невысказанными словами. Локонте терпеливо ждёт, стараясь стоять потише. – Сколько можно? – наконец прорывает Флорана. – Помнится, ты говорил, что боишься чужих прикосновений. Но это как-то не вяжется с твоей привычкой обнимать и целовать каждого второго встречного. Микеле знал, что однажды его настигнет такой разговор, и ответ у него заготовлен заранее. – Это только ради тебя, – отрепетированным словам очевидно не достаёт искренности, и Локонте зарабатывает мрачный и недоверчивый взгляд. – Если у меня будет такая… – он запинается, – репутация, никого не удивит, когда я пойду вот так… Микеле делает шаг вперёд, его ладонь соскальзывает с плеча Флорана на спину, и Локонте не просто оказывается слишком близко, но и нежно обнимает Мота за шею. Флоран чувствует тёплое прикосновение чужих губ на своей щеке. – Только не ревнуй, – шепчет Микеле. – Лучше в следующий раз дай мне знать, когда захочешь, – и закидывает ногу Флорану на бедро. Тот отчаянно пытается выбросить из головы мрачные мысли и – почему-то – образ микрофонной стойки.
– Вам нужны рекомендации, – осведомляет Сальери, и именно его спокойствие заставляет Моцарта гневно подскочить на месте. – У меня есть слово императора! – Я вовсе не собираюсь принижать его значимость, – согласно кивает Сальери, – но есть и установленные порядком процедуры бюрократического характера. О которых его величеству вовсе необязательно думать. – Хорошо, – отмахивает Моцарт. – У меня их нет. Кто мне их может дать? – Например, я. Если вы покажете мне какое-нибудь из своих произведений. Моцарт кусает губы, словно пытаясь набраться решимости. Ему очень нужна работа – но ему очень не хочется с кем-либо делиться своими воспоминаниями о чувствах. – Вот, – Моцарт всё-таки выкладывает на стол перед собой с десяток сшитых вместе и аккуратно, бережно свёрнутых в трубочку листов. И сразу отворачивается, не желая смотреть, как чужие пальцы касаются его прошлого, воплощённого в символах на бумаге. – Ария? – уточняет Сальери. Он быстро читает, пробегая взглядом по ровным строкам – слишком ровным для Моцарта. – Это копия? Чувствуется рука переписчика. – Да. – Кажется, он не слишком внимателен. Вот тут, – Сальери кладёт листы на стол и чуть отодвигает от себя, указывая на одно из слов, – ошибка. – Опечатка, – еле слышно поправляет его Моцарт. – А тут буквы перепутаны в слове. И здесь. И вот в этом месте тоже. Переписчик не знал итальянского языка? Моцарт вынужден наблюдать, как Сальери перечёркивает острым чёрным ногтем те слова, которые кажутся ему ошибочными. – Анаграммы, – поясняет Моцарт. – Это анаграммы.
Какие сегодня до неприличия оборванные отрывки получились. Но продолжать почему-то не хочется.
*_Lezolirendaeriserail_* Я больше не арбузный герой, теперь я — мандариновый пришелец.
*БЕГАЕТ КРУГАМИ ПО ПОТОЛКУ* СИН ДОРИСОВААААААЛ МНЕ АРТ С ПРЕКРАСНОЙ САТИН В ШУБЕ ДАЛЕЕ ЭМОЦЫИ ЗАБОТЛИВО СКРЫТЫ ААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА!!!1
The bittersweet taste of fate(с) "There's no escape from this fear, regret, loneliness..." As I drift away... far away from you, I feel all alone in a crowded room, Thinking to myself "There's no escape from this fear, regret, loneliness..."
Visions of love and hate A collage behind my eyes Remnants of dying laughter Echoes of silent cries
I wish I didn't know now That I never knew then... Flashback Memories punish me once again Sometimes I remember all the pain that I have seen Sometimes I wonder what might have been...
Visions of love and hate A collage behind my eyes Remnants of dying laughter Echoes of silent cries
And sometimes I despair At who I've become I have to come to terms With what I've done
The bittersweet taste of fate We can't outrun the past Destined to find an answer A strength I never lost I know there is a way My future is not set For the tide has turned But still I never learned to live without regret.
песенка не сказать, что в тему, но что играло, то играло) * Лирен, Фанарт по Дракуле вышел каким-то не пойми каким и совсем НЕ О ТОМ, как всегда... Зато, там есть Дракон и мечи, и страшный чорный косой Некто Но, что есть...
*_Lezolirendaeriserail_* Я больше не арбузный герой, теперь я — мандариновый пришелец.
Сначала я думал как-нибудь сравнить фильм «Девять» с фильмом «Восемь с половиной», ведь первый снят по мотивам по мотивам второго, но, начав это делать, я понял, что получается бессмыслица. Потому что «8 1/2» - про творческий кризис на фоне женщин, а «9» - про женщин на фоне творческого кризиса. Разный подход, разные акценты, несмотря на аж пять похожих сцен.
Знаешь, что мне приснилось? Мне приснилось, что ты устроил моего мужа на работу, но он сошел с ума и убил нас обоих. Тебя и меня! Знаешь, где мы были? На той маленькой улочке, Виа делла Кроче, где я купила тебе такой же галстук, как и твоя жена. Помнишь? Я так и не знала, носишь ты ее галстук или мой. Мы были там на прогулке, шли обнявшись, голые. И затем появился он, и убил нас обоих, метлой! «8 1/2»
Mне вчеpа пpиснился кoшмаp. Будтo мы с тoбoй на аллее за Пьяцца Hавoна... Где я купила тебе шаpф, пoмнишь? A пoтoм тебе такoй же купила жена, и тепеpь я не знаю, чей ты нoсишь: ее или мoй. Hу и вoт, мы лежим на земле, гoлые, целуемся... И нам на всеx наплевать... A пoтoм пpиходит мoй муж и убивает нас oбoих! Лoпатoй! Бедный Луиджи, oн для этoгo слишкoм дoбpый. Он знает латынь! И пoмнит всех pимских импеpатopoв! Moжет, ему найдется pабoта в кинo? «9»
Правда, у «8 1/2» есть один большой недостаток - Сарагина. Нельзя снимать таких страшных баб в кино, даже если ты Федерико Феллини и тебе всё можно. А в «9», напротив, есть Тамара Фернандо. И Массимилиано Бельсито. И вот ЭТО:
*_Lezolirendaeriserail_* Я больше не арбузный герой, теперь я — мандариновый пришелец.
Данный текст не имеет отношения к реальным событиям. Да и к реальным людям, по большому счёту, тоже. 800 слов.
Флоран, Микеле, местами Солаль.
– Двадцать минут до начала, – сообщает Солаль, ни к кому конкретно не обращаясь. Фраза звучит вполне законченной и продолжения не требует, но всем сразу становится ясно, что именно Солаль недосказал, но изо всех сил подразумевал. Микеле срывается с места в ту же секунду. – Я его найду! – бросает он через плечо, уже убегая по коридору. Неважно, где именно... Неважно, где именно им приходится выступать. В любом здании находится какая-нибудь узкая лестница чёрного или пожарного входа, на одной из верхних площадок которой обнаруживается курящий Флоран. – Голос себе испортишь, – неизменно приветствует его чуть запыхавшийся Микеле. Флоран делает последнюю затяжку и тушит сигарету в измятой жестяной пепельнице. – Папа сказал, что нам через пятнадцать минут на сцену, – сообщает Микеле, но интонаций Солаля у него, разумеется, не получается. – Не хочу идти, – отзывается Флоран. – Не хочу. Мот каждый раз так говорит. Но они оба знают, что за беспричинную неявку на концерт им грозят прописанные в контракте кары и расстроенный Дов, причём последний страшнее всего того, что только могли придумать составлявшие договор юристы. Микеле слышал это уже некоторое количество раз. И он больше не намерен это так просто оставлять. – Почему? – спрашивает Локонте, не слишком надеясь на ответ, но готовый его вытрясти, даже если для этого придётся применить силу. Микеле откровенно плохо представляет, как к Флорану можно применять силу, но он принял решение, и решимости ему теперь не занимать. К счастью, Мот либо инстинктивно догадывается о своей участи, либо тоже больше не намерен терпеть самого себя. – Я чувствую себя там неуместным. Лишним. – И поэтому ты каждый раз норовишь отодвинуться куда-нибудь к самому краю сцены? – догадывается Микеле. – Я просто не знаю, что делать и куда себя девать. – А как ты тогда играть в самом мюзикле собираешься? – любопытствует Микеле. – Это проще… Там есть режиссёр, который решит за меня. И это буду не совсем я, там будет мой персонаж. А тут нет никого, кто бы мне подсказал, как нужно двигаться. – Хочешь, я тебя научу? У меня с этим проблем нет, – улыбается Микеле, и Флоран наконец решается на него посмотреть. – Ни за что, – чеканит Мот. – Ни за что. – Почему? – обижается Локонте. – Это неприлично, – отрезает Флоран. В ответ на искреннее недоумение на лице Микеле он поясняет: – Такое можно терпеть разве что от какого-нибудь неуправляемого итальянца, которого переделывать всё равно бесполезно. Локонте медленно осознаёт сказанное, а потом выкидывает его из головы – у него сейчас есть более важные вещи, о которых стоит поразмышлять, и не так уж много времени. – А как ты выступаешь обычно? – интересуется Микеле. – Ты же музыкант? Сколько концертов у тебя было? – Мне нет необходимости думать, куда деть руки, когда у меня в них есть гитара. Локонте резко загорается этой идеей. – Представляй, что она у тебя есть! – Это будет выглядеть глупо. – Или необязательно гитара… – Микеле закусывает губу. – Представь, что у тебя есть виолончель. – Что? – Флоран чувствует, что не вписывается в кривую полёта мыслей Локонте, и теряется. – Виолончель. Представь, что у тебя есть воображаемая виолончель, и играй на ней. – Почему именно?.. – Виолончель – это очень сексуальный музыкальный инструмент, – как ни в чём не бывало сообщает Микеле. – Я не умею на ней играть. – Так я тебя научу! – Не знал, что ты умеешь. – На настоящей и правда не умею, – соглашается Локонте и тут же ослепительно улыбается снова: – Но на воображаемой – проще простого! Флоран упускает тот момент, когда Микеле оказывается так близко к нему. За передвижениями Локонте вообще уследить непросто, а тут он, кажется, самого себя превосходит – без какого-либо перехода оказывается вплотную к Моту, ухитрившись ещё и развернуться к нему спиной. – Доверься музыке, – шепчет Микеле, откинув голову Флорану на плечо, одну его руку увлекая вверх, а другую – укладывая себе на живот. – Ты же её слышишь, правда? Флоран неуверенно нащупывает на запястье Микеле пульс и вслушивается в его ритм, перебирает пальцами по прессу Микеле, чувствуя где-то внутри тепло южного солнца… Флорану кажется, что у него понемногу начинает получаться. До них доносится на редкость тактичное покашливание. – Я очень не хочу вмешиваться в то таинство, что здесь происходит, – мягко укоряет Солаль, – но нам действительно пора.
– Фло! Фло! Обернувшись на голос, Флоран видит сияющего больше обычного Микеле. Мот пока не знает, к добру это явление или нет, и инстинктивно внутренне пытается закрыться. – Не прячься, – Локонте дергает Флорана за рукав, отлепляя от стены вытаскивая на середину коридора. Там Мота можно без помех обнять со всех сторон. – Я обо всём договорился с Довом! – О чём? – внутренне холодеет Флоран. Он не может припомнить вопроса, который стоило бы обсуждать непосредственно с продюсером. – Дов сказал, что это просто замечательная идея! – продолжает собственный монолог Микеле. – Что? Локонте подозрительно заглядывает Флорану в лицо. – Что ты будешь выходить на сцену с гитарой. И не только петь, но и играть. Только Дов сказал, чтобы ты сам подобрал аккорды и сначала показал ему. Но ты не волнуйся… Вклиниться в быструю речь Микеле невозможно, но у Мота всё равно нет слов. А Микеле уже находит и сжимает его ладонь в своих – доверительно так, тепло, почему-то до дрожи приятно. – Ты только не волнуйся. Вдвоём мы с этим точно справимся.
*_Lezolirendaeriserail_* Я больше не арбузный герой, теперь я — мандариновый пришелец.
Что делать, если я всё подряд теперь оцениваю с точки зрения левелов ФБ?
Мне кажется, фильм «Петля времени» нужно брать за эталон четвёртого. Он официально идёт с рейтингом 18+. (А у меня не входе в зал паспорт не спросили. Я уж было подумал, что мир сошёл с ума, но после сеанса, уже в баре, документ потребовали – так что всё в порядке.) Во-первых, фильм про мафию и убийства, это даже в описании есть. Так что стреляют там в кого-нибудь много и со вкусом, практически постоянно. И к этому все относятся совершенно нормально. Можно кого-нибудь прямо на улице застрелить, например… С точки зрения бессмысленной жестокости встречаются и более интересные вещи. Например, вырезание посланий на собственной коже. Или крайне оригинальная расчленёнка (дух захватывает просто, хотя фактически подробностей показано мало). Причём эта расчленёнка ну совсем не оправдана, что доказывается последующими событиями фильма. Во-вторых, главный герой фильма встречает девушку. Сначала ничто не предвещает, она даже всерьёз ему угрожает, собираясь пристрелить за брожение по её полям… И ТУТ ОНИ КАК НАЧНУТЬ ЕБАТЬСЯ! Подробностей, увы, не показывают, но всё однозначно. В-третьих, ко всем прочим радостям, главный герой – наркоман. Мне кажется, в сюжете бы мало что изменилось, если бы он не употреблял вещества… Но он зачем-то наркоман, и регулярно употребляет глазные капли. В-четвёртых, в фильме попирается святое. В нём убивают Брюса Уиллиса. Несмотря на то, что он ходит в эпичной футболке, из белой ставшей красной (равномерно так красной!) от крови убитых недругов, его убивают. Два раза. Ну как так можно вообще? Конечно, там есть сюжет… даже довольно оригинальный. Но он как-то теряется, отходит на второй план за этими преобладающими рейтинговыми моментами.
– Фло, ну сработайся ты, наконец, с танцорами! Что ты их боишься, как огня? Вот что ты от Масса сбегаешь? Да не дёргайся ты так, Тамара тебя не съест! Дов опять орал на Мота, Мот кивал, как китайский болванчик, соглашаясь, что да, надо сработаться, да, надо перестать дёргаться, да, он их не боится, конечно, господин продюсер. Танцоры стояли отдельной группой с другой стороны сцены, и Фло настороженно на них косился: не к добру они там шепчутся и бросают в его сторону странные взгляды. – На сегодня свободны. Мот, подумай над тем, что я тебе сказал. – Да думаю я, Дов, думаю! Просто… Это тяжеловато, привыкнуть к такому, да ещё и на сцене. Аттья только тяжело вздохнул и, повернувшись к Коэну, вполголоса сказал: – Это он ещё их костюмы не видел. Боюсь представить, что с ним будет. Может, не будем их латексными делать, а? Альбер усмехнулся, не отрываясь от очередной кипы бумаг, рассмотрение которых, конечно же, не могло быть отложено.
Мот, уткнувшись в распечатку, шёл в сторону выхода. Вымотавшись на репетиции, он хотел сейчас только одного: спать. Но текст, который сегодня выдал Дов, нужно было хотя бы прочитать до дома, потому что потом он себя уже не заставит встать и работать. Неожиданно его толкнули к стене. Фло по голосам опознал танцоров труппы, но освободиться ему не дали, все ещё прижимая к стене и зажимая ладонью рот.
– Откуда приходит это странное чувство...
Насмешливо сказанная Сильваном, эта фраза стала как будто точкой отсчёта. Фло чувствовал руки на своей спине, на шее, на затылке. Ему не давали повернуть голову.
– Которое меня очаровывает и беспокоит...
Шёпот у самого уха заставил вздрогнуть. Пальцы скользнули по внутренней поверхности бёдер, руки гладили ягодицы, а кто-то уже расстёгивал молнию на штанах.
– Я трепещу, поражённый красотой...
Руки были везде. Фло уже не мог определить, где чьи. Он видел только Тамару, которая всё так же зажимала ему рот, шептала слова его же песни и ласково гладила спину под рубашкой.
– Подобной ножу, что входит в душу...
Лёгкий укус за мочку уха, руки на животе, руки на груди: рубашка уже давно была расстёгнута, и ничто не мешало прикасаться к обнажённой груди, гладить, чуть заметно сжимать соски.
– Рана пересекает моё сердце, и я нахожу радость в скорби...
Тихий смех и руки, руки везде, куда только могли дотянуться, а он даже не видел, кто это. Точнее, он узнавал по голосам, по интонациям, но только тех, кто что-то говорил, смеялся, тех, кто был рядом.
– Опьяняю себя этим ядом, из-за которого я теряю рассудок...
Фло пытался вырваться, отчаянно дёргаясь в удерживающих его руках, но танцоры явно были сильнее, Моту не удавалось даже слегка ослабить хватку чужих рук. Шёпот Тамары сводил с ума, а её осторожные и мягкие ласки резко контрастировали с тем, что делали остальные.
– Это добро причиняет зло...
Резкий рывок за удерживаемые за спиной руки заставил Фло откинуться назад, открывая доступ к шее. Последняя преграда в виде белья быстро исчезла, и мысленно Мот злорадствовал, что ни капельки не был возбуждён происходящим. Тихий смешок откуда-то справа и шёпот слева:
– Когда ты любишь...
Чьи-то пальцы сомкнулись на члене Мота и начали медленно двигаться, мягко и нежно лаская, возбуждая против воли.
– Это нормально – ненавидеть...
Тёплые губы выцеловывали дорожку по животу Фло, опускаясь все ниже. Чьи-то руки гладили ягодицы, а влажный палец уже начал разминать анус.
– Отдайся удовольствию...
Фраза звучала как насмешка, и Мот не смог сдержать нервную ухмылку. Чьи-то руки продолжали ласкать его грудь и живот, кто-то, кого он не видел, уже целовал его пах.
– Так сладостно страдать...
Уже два пальца растягивали Фло, постепенно расслабляя, подчиняя своему ритму. Губы обхватили его всё ещё расслабленный член и вобрали в рот полностью, до основания, лаская и возбуждая.
– Уступи очарованию. Дай волю слезам...
И Мот не выдержал: судорожно сглотнул, пытаясь сдержаться, но слезы сами покатились по щекам, показывая танцорам, что они добились своего.
– Это добро причиняет зло...
Тихо шептала Тамара, рукой играя с сосками Фло. Чуть прикусила мочку уха, провела языком по скуле. Мот против воли возбуждался и резко выдыхал сквозь стиснутые зубы. Кто-то смеялся за его спиной и оглаживал ягодицы.
– Когда ты любишь, это так банально – твоя боль...
Фло напрягся, понимая, что ничего хорошего дальнейший текст ему не сулит. Его больно ущипнули за сосок, заставляя наклониться, чтобы хоть так уменьшить неприятные ощущения. Мот тяжело дышал и изо всех сил старался не кричать, когда Сильван слегка прикусил уздечку.
– Истинные наслаждения приходят через мучения...
Масс вошёл резко, одним быстрым движением, не давая привыкнуть или осознать. На пару секунд замерев, танцор начал двигаться, делая Фло ещё больнее, заставляя буквально орать от боли в рот целующей его Тамаре.
– Опусти свои руки, дай волю слезам...
Тамара шептала очередную строку и гладила Фло по плечу. Легкая, незаметная почти ласка оказала странный эффект: Фло расслабился. Он уже не сдерживал слёз, закусил до крови губу, но не пытался вырваться.
– Я ощущаю неудержимые стремления...
Руки на животе рисовали странный узор. Фло не видел того, кто стоит у него за спиной, но ощущения от этого лишь усиливались. Странные, неправильные, невозможные, но удивительно приятные… Мот шумно дышал, закрыв глаза, не желая смотреть на танцоров.
– Мне кажется, я скатываюсь на самое дно...
Наслаждение усиливалось, но вместе с ним приходил и стыд: что если кто-то сейчас войдет в этот коридор? Что если кто-то увидит? Да и если нет… Как он будет смотреть на всех на следующей репетиции? На Тамару, вспоминая сводящий с ума шёпот в самое ухо, невозмножно эротичный… На Масса и Сильвана, вспоминая, как ощущаются их губы и язык? Смотреть на остальных, вспоминая руки на груди, на животе. На партнёров по сцене, постановщиков, костюмеров, продюсеров… И не говорить ничего, чтобы не выдать себя.
– Если я и не знаю, откуда эта боль...
Масс поменял угол проникновения – и с новым толчком Фло стало совершенно всё равно, кто и что подумает, даже если увидит их сейчас. Он просто не хотел, чтобы это прекращалось. Мот уже не мог думать ни о чем другом, возбуждение стало болезненным, а Сильван, словно в насмешку, все никак не ускорялся, а лишь дразнил, теребя языком уздечку и медленно двигая губами по члену.
– Я обожаю чувствовать её на коже...
Фло стонал, уже не скрываясь. Стонал, извивался, подавался назад, насаживаясь ещё сильнее, ещё глубже. Губы на члене, руки на теле, язык, вылизывающий яйца. Поцелуи-укусы на шее, на сосках, на животе. Ласки, заставляющие изнемогать от желания и постепенно доводящие до оргазма. Шёпот, сводящий с ума.
– Околдованный безумными мыслями...
Мот уже давно перестал понимать, реально ли все это или лишь бред перегруженного мозга. Руки. Губы. Шёпот. Голоса. Всё это сливалось для него в единый образ, приносящий боль и удовольствие.
– Внезапно мои желания исчезают...
Фло был уже на грани. Его тело напряглось, готовясь к оргазму, но Масс резко вышел из него, дёрнул голову Мота, заставляя откинуться назад, и сильно, властно поцеловал. В это же время Сильван сжал его мошонку, пережимая канал, и Фло разочарованно застонал в рот Массу.
– Желание стало моей тюрьмой, где я теряю разум...
Мот извивался и сам подавался навстречу рукам и губам, хныча, и уже не соображая, где он находится и что происходит. Всё, чего он сейчас хотел – чтобы ласки не прекращались, чтобы снова вернулись губы и язык на члене, чтобы внутри снова все замирало и напрягалось в предвкушении.
– Я ощущаю неудержимые стремления...
Масс усмехнулся и провёл языком по шее Фло, подав рукой какой-то сигнал Сильвану. Тот поднялся и поменялся с Массом местами. Теперь уже итальянец проводил языком по головке, слегка задерживаясь на уздечке и полностью вбирал в рот член Фло, двигаясь резко и быстро, плотно обхватив губами и рукой, поглаживая яйца. Одновременно с ним Сильван пальцем провёл по анусу, проверяя, достаточно ли растянут, и вошёл одним движением, до основания, заставляя Фло вскрикнуть и податься назад. Тамара поцеловала Мота и провела рукой по груди, продолжая тихо нашёптывать слова песни, которая теперь всегда будет ассоциироваться у Фло с болью и наслаждением. Пара минут – и с громким стоном Фло кончил, излившись в рот Массу, буквально вжимаясь ягодицами в Сильвана и чувствуя, как тот кончил тоже.
– Мне кажется, я скатываюсь на самое дно...
Опустошённый, оглушённый эмоциями и полностью дезориентированный, Фло пытался сохранить равновесие и устоять на ногах. К сожалению, голос Альбера мало способствовал этому. – Фло, когда Дов просил сблизиться и сработаться с танцевальной труппой, он имел в виду несколько иное. Хотя твой способ и достаточно… экзотичен, но если это поможет – кто я, чтобы тебя осуждать? Судя по звукам, Коэн развернулся и ушёл в сторону гримёрок, бормоча что-то про гормоны, молодость, костюмы, латекс и черный скотч.
– Ты знаешь о моём к тебе отношении, – в голосе говорившего Роше было что-то такое, от чего смотреть на него – смотреть ему в глаза – было страшно; и Раффаэлло стояла, низко опустив голову. – Но моё терпение не безгранично. Он сделал быстрый шаг, сократив расстояние между ними до минимального, и она пошатнулась от резкого рывка, едва устояв на ногах. Раффаэлло раньше не приходилось сомневаться в прочности своей упаковки, она даже представить себе не могла, что может остаться полностью обнажённой в единый миг. Видимо, у неё было неправильное представление о возможностях Ферреро, ведь раньше он относился к ней с неизменной бережной нежностью и никогда не показывал свою силу. – Эта твоя одежда – непристойна, – Раффаэлло слышала шёпот Роше сквозь громкий шелест. – Ты ещё удивляешься, почему на тебя все подряд засматриваются? Упрёк был справедливым, и на щеках Раффаэлло проступил предательский румянец. Она знала, какое впечатление производит, но в ином виде себя не представляла и не собиралась что-либо менять. А вот о том, что Роше ревнует её к каждому, к каждому встречному, Раффаэлло не догадывалась. Ферреро не давал ей ни одного намёка на это, он терпел столько, сколько мог, и наконец сорвался. – Посмотри на меня, – он подцепил её пальцами под подбородком и заставил поднять голову. – Вот так ты обычно выглядишь. Платье Раффаэлло было разорвано по боковому шву, и лишь благодаря этому налезло на угловатого Роше. Но сидело оно при этом совсем не так, как должно было: белые участки скрывали какие-то совершенно неинтересные части тела Ферреро, в то время как прозрачные вставки открывали шикарный вид на воплощение того, что Роше не оставил без внимания вид соблазнительной обнажённой Раффаэлло. Она подцепила Роше за алую ленту у ворота и потянула, заставляя наклониться. – Невозможно устоять, – прошептала Раффаэлло ему прямо в губы.
Лежащая на белых простынях Раффаэлло была ещё беззащитнее и прекраснее обычного, и у Роше перехватывало дыхание от этой ангельской красоты. Ему было бесконечно стыдно за свою вспышку, и он даже не знал, чем теперь заглаживать свою вину. – Рафф… – он тихонько погладил её по руке, и Раффаэлло тут же перехватила его ладонь. – Прости меня… – Всё в порядке. Я всегда знала, что ты у меня с характером. Она прижалась к его ладони щекой. – Но теперь тебе придётся подарить мне новой платье. В котором тебе будет не стыдно меня показывать. – Самое красивое, – согласно кивнул Роше. – А до тех пор я, чтобы ты не волновался, буду прятаться от чужих глаз.
От глаз Ронднуара Роше хотелось куда-нибудь провалиться. Ну или хотя бы опустить голову, отводя взгляд, разрывая зрительный контакт. «Интересно, у меня бывают такие же? Тёмные, затягивающие, с медленно гаснущими в глубине золотистыми искрами…» – увлекся своими мыслями Роше так, что Ронднуару пришлось встряхнуть его за плечо, возвращая в реальность. – И ты мне так и не назвал причины, по которой столь упорно отказываешься знакомить меня со своей невестой, – напомнил Ронднуар. Роше, разумеется, не мог даже и мысли допустить, что старший брат может как-то вмешаться в их отношения с Раффаэлло. Но ему казалось глубоко неприличным сначала брать с девушки слово не видеться ни с кем, кроме него, а потом самому заставлять её это обещание нарушать. – Я действительно очень рад твоему визиту, – осторожно начал Роше. – Но я просто не могу этого сделать. Беспричинно. Роше говорил достаточно мягко, но Ронднуар по его словам безошибочно понимал, что решение брата окончательное и обжалованию не подлежит. Давить в таком случае на Роше было совершенно бесполезно, ведь внутреннее ядро у него было таким же твёрдым, как и у всех из семьи Ферреро. – Хорошо, – кивнул Ронднуар. – Но ты же позволишь мне остаться на пару дней? У него был и запасной план встречи с таинственной невестой.
– Отпрыск благородной семьи… – сопел себе под нос Ронднуар, проверяя на прочность оплетшие стену стебли декоративного дикого плюща. – Старший наследник известной фамилии… – Он опасливо перенёс вес тела на узкий карниз, в любой момент готовый соскользнуть с него и повиснуть лишь на водосточной трубе. – Если меня кто-нибудь увидит в таком положении… Ронднуар совершил тщательно рассчитанный, но всё равно опасный прыжок и вцепился обеими руками в кованое ограждение небольшого балкончика. Ему потребовалось всего лишь обойти пару раз дом – и окно, выделяющееся среди прочих белоснежными кружевными занавесками, нашлось без труда. А зная вкусы младшего брата, Ронднуару было совсем просто догадаться, что именно там располагается комната Раффаэлло. – И ради кого я этим занимаюсь, спрашивается? – ворчал себе под нос Ронднуар, подтягиваясь на руках. – А что вы вообще тут делаете? – вежливо поинтересовался мелодичный женский голос у него над ухом. Раффаэлло смотрела на него сверху вниз с каким-то натуралистическим любопытством в глазах. Вот примерно так смотрят на таракана необычного окраса, решая, пришлёпнуть его сразу или всё-таки поймать и презентовать науке. – Прогуливаюсь, – отозвался Ронднуар. – Погода сегодня просто чудесная, не правда ли? – Для прогулок могу посоветовать вам парк, – обворожительно улыбнулась Раффаэлло, метко пиная острым носком туфельки Ронднуара в запястье. – И сад тоже очень красив в это время суток, – второй удар достался другой руке. Ронднуар почувствовал, как у него против воли разжимаются пальцы, и отправился в недолгий полёт вниз. Раффаэлло перегнулась через перила балкона, провожая его взглядом. – Осторожнее с розами! Не помните их слишком сильно! – напутствовала она не слишком удобно расположившегося в кусте оных Ронднуара.
Желание предпринимать ещё одну попытку завести знакомство с невестой брата Ронднуар растерял где-то на подлёте к земле. К тому же самое важное для себя выяснить он успел: внутри Раффаэлло было такое же твёрдое ядро, как и в представителях благородной семьи Ферреро. – Надо бы выяснить подробности её происхождения, – пробормотал Ронднуар себе под нос, делая зарубку в памяти. Думая о том, как он сам поступил бы в такой ситуации, Ронднуар ощущал с Раффаэлло внутреннее родство. В нём тоже было твёрдое ядро. А теперь в нём было ещё много, очень много острых розовых шипов.
И не надо спрашивать, как я докатился до такой жизни. Я и сам задаюсь этим вопросом.
*_Lezolirendaeriserail_* Я больше не арбузный герой, теперь я — мандариновый пришелец.
Как-то СОВСЕМ внепланово. 205 слов.
– Фло, ты мой лучший друг. Ну сделай мне приятно. Флорану очень хочется отмахнуться от Микеле, но он всё-таки бросает в сторону Локонте короткий взгляд – и резко понимает, что так просто от него отставать никто не собирается. Микеле практически лежит, перебросив ноги через один подлокотник кресла и перегнувшись спиной через другой, и смотрит на Мота, чуть прищурившись. Его перевёрнутое лицо выглядит совершенно довольным окружающим миром, и для абсолютного счастья Локонте не хватает разве что одного маленького пустяка. – Фло, тебе что, сложно? Флоран удивительно отчётливо представляет, как Микеле всё-таки стекает с кресла и ползёт к нему, как та девочка из японского фильма ужасов, прямо по холодному полу, а потом, ничуть не смущаясь (всё равно никого больше рядом нет), тянет его за джинсы, забирается на колени… Флоран остро чувствует свою обречённость и понимает, что безопаснее поддаться прямо сейчас. – Хорошо, хорошо… – Он чуть прикрывает глаза, вспоминая нужные интонации, и произносит чётко, старательно не делая въевшегося в язык ударения на последнем слоге: – Микелáнжело. Флоран знает на итальянском одно-единственное слово, и это имя Локонте. Конечно, есть ещё и фамилия, но, несмотря на искренне патриотические чувства, её искажение чужим языком почему-то не приносит Микеле столько страданий. Микеле расцветает блаженной улыбкой. – Ещё. Микеле думает, что он не зря научил Флорана правильному звучанию. Потому что нет ничего прекраснее этого.
*_Lezolirendaeriserail_* Я больше не арбузный герой, теперь я — мандариновый пришелец.
Еще раз пересмотрев ассортимент магазина, в который мы ходили чатом, я понял, чего мне не хватает в жизни. Релаксанта.
Игрушка-релаксант. Вы мужчина? Усталость одолевает? Или раздражает все вокруг? А может Вы бросаете пагубную привычку - курить? В любой из этих ситуаций Вам поможет не что иное, как женская грудь! Помните ее и успокойтесь, покрутите ее в руках, погрузитесь в приятные мысли, и все пройдет! А затем скорее всего захочется купить и вторую! Упругая штучка. Прикольные подарки - это классика, что подарить другу студенту? Как порадовать брата или веселого соседа, и как заставить застенчивых краснеть? Все это сделает за Вас грудь. Она большая, в диаметре 12 сантиметров, ого-го, как интересно и прикольно, не задумываясь покупаем и смеемся от души!
Если кто-то вдруг (ну ВДРУГ) жаждет сделать мне скромный презент и терзается незнанием, как угодить моему изысканному вкусу, сия волшебная штука берётся здесь. Да и вообще этот магазин доставил нам столько радости, что не грех и порекламировать.
Хотя смирительная рубашка - тоже, конечно, вариант. И калейдоскоп, калейдоскоп! Два.
Я не помню, как добрался до дому. Ватные ноги несли меня сами, а голова определенно точно не хотела воспринимать реальность как факт, надеясь выискать лазейки и оправдать его. Или же, может, облегчить свою душу… Перед глазами до сих пор стояла картина этих двоих… Рука блондина плавно расстегивала одежду мужчины, а вторая была запущенна в черную смоль волос Сальери. Он, в свою очередь, крепко прижимал к себе юного Моцарта, целуя его губы с такой страстью и желанием, с какой он никогда не целовал женщин, словно бы в него вселился бес. А после… После этот холодный, полный какого-то презрения, взгляд на меня… Я слышал, как чашка горячего чая разбилась о пол, разлетевшись на тысячу осколков, выпав из моих рук. Наверно, только это и вывело меня из ступора, так как я все же глянул на неё, отскакивая, дабы не обжечься. -Уберите и выйдете отсюда, друг мой, будьте так любезны… - раздался полный стали голос брюнета, на что я смог только кивнуть и начать собирать осколки, не однократно ранив руки, не осознавая этого и не чувствуя боли. Как быстро я собрал их и как вышел, я опять-таки не помню. Во мне словно что-то оборвалось с того момента, или наоборот привязалась тонна груза, тянувшая меня за шею в бездну. Помню, как было тяжело дышать, пока я не оказался на улице. Кучер подоспел почти сразу и, быстро запрыгнув в карету, он отвез меня от театра. Однако отвез не домой. Оставшись один где-то в парке, я еще долго блуждал по нему, слыша местами драки, то, как меня окрикивали, стоны заловленных девиц. Эта ночь для меня стала кошмаром. Я не знал, куда мне идти и где мой дом. Сейчас, придя более менее в себя, я бы возможно и понял где находился, но не в том состоянии. Ночной воздух был ледяным. Ветер пронизывал насквозь, я старался сильнее укутаться окровавленными руками в свою же одежду, но это плохо получалось. Так я пробыл на улице не один час… Проблуждав столько времени, я все же выбрался на более менее знакомую мне улицу. Что потом… Потом я уже открывал ключом дверь своего дома, включал мягкий свет лампы, вдыхая теплый родной запах моего дома, моего убежища. У меня всегда пахло цветами, быть может потому, что я их люблю, а быть может это просто мое внушение, но, оказавшись дома, мне стало немного легче. Сняв холодную и местами запачканную кровью одежду, я поднялся в ванную комнату. И это стало моей ошибкой. Я точно уверен, что сейчас соображаю лучше, чем все это время назад, но меня повергло в шок. Оказывается, все это время, что я пробыл на улице, я плакал. Мой обычный грим весь потек и почти сошел на нет, а волосы растрепались. Передо мной стоял в зеркале такой я, какого не было никогда... Некоторое время я все еще смотрел на себя широко раскрытыми глазами, но потом медленно подошел к зеркалу и умывальнику. Включил воду и только сейчас, ошпарив руки, взвыл от боли. Порезы были глубокими. Еле как окончательно смыв лицо и более менее промыв порезы, я замотал руки. Как ни странно, но сейчас моя голова была пуста. Я вообще не думал. Ни о чем не думал. Просто перебинтовывал руки на автомате. Мне повезло, все жители моего дома сегодня были на выходном, и никто мне не мешал и никто меня не трогал. Покинув ванную комнату, я поднялся к себе. На столе стояли вкусно испеченные сладкие булочки от моей любимейшей служанки, которая любила меня побаловать разными вкусностями, и я почувствовал, как ком в горле снова подкатывает. Меня трясло мелкой дрожью. Может от холода, на котором я пробыл не один час, а может это сдавали нервы… Забравшись под одеяло с головой, я постарался уснуть. Действительно старался, но, увы, это не удавалось. Я просто лежал и смотрел в потолок. Окружающая меня темнота, казалось, давит, сжимает и старается задушить. Время тянулось невыносимо медленно. Каждая минута превратилась в часы, и я снова стал сглатывать слезы. Начало светать. Лежа на кровати, я смотрел в окно, видя, как нежно-персиковый цвет озаряет небо. И все сильнее, все глубже… Давящая на меня темнота стала проходить, и стало легче дышать. В след за тьмой ушли и мысли. Я не думал. Вообще не думал. Просто наблюдал. Проглянуло солнце. Лучи его, пробиваясь через листья дерева, проникали в мою комнату. Красивое на самом деле зрелище… А вскоре слух мой наполнили трели птиц под окном. Я закрыл глаза. Тело мое горело. Взглянув на часы с неохотой, я понял, что опаздываю на встречу с императором. После того, как я поднялся, голова закружилась, и я успел схватиться за спинку кровати и пройти несколько шагов. В глазах по-прежнему мутнело, и на мгновение я испугался, решив, что сама смерть пришла по мою душу. Я потерял сознание… Меня нашла моя служанка на полу. Позвав других, она переложила меня обратно на кровать. Как она рассказала потом, у меня был сильный жар и бред. Вполне возможно. Мне все время казалось, что меня преследуют. Стараются убить. Змеи атакуют со всех сторон, а стервятники кидаются на меня, стараясь оторвать себе как можно больший кусок моей плоти. Ханна, и есть эта самая моя любимая служанка, так же рассказала, что в бреду я пробыл 3 дня. За это время приходил Сальери. Эта новость снова пронзила мне сердце… Больше всего на свете я не хотел его видеть и в то же время желал встречи... Надеялся на его объяснения о том, что ничего не было. Что это все мой бред. Последствия этой самой болезни. Но, увы.. Мой разум не воспринимал мой самообман как должное, заставляя меня принять реальность такой, какой она была. Из дому я не выходил еще неделю. Дошло до того, что даже сам император, обеспокоенный моим здоровьем, по дороге куда-то заезжал ко мне, чтобы навестить. И я был за это благодарен. Бедная Ханнушка не отходила от меня, то и дело заставляя выпить меня очередную горсть лекарств и настоев. А меня же постепенно поглотила депрессия. Не хотелось ничего. Абсолютно. Прошла неделя, и мне полегчало. Дабы больше не заставлять императора посещать меня самостоятельно, я все же вышел из дому и прибыл по его приглашению. Народу к моему удивлению было не много, и это не могло не радовать. Его величество сообщило о том, что хочет устроить карнавал. И я понял. Это всегда была моя обязанность, но сейчас он жалел меня и потому хотел с моего согласия передать организацию на время кому-нибудь другому. Я нахмурился. В зал, где мы находились, зашел Сальери и вместе с ним Моцарт. Мне показалось, что сердце мое не однократно протыкают шилом так, чтобы из него вытекло как можно больше крови. Отведя взгляд, я поднялся и возразил его величеству. - Прошу простить меня за мое отсутствие столь долгое время, но я уже пошел на поправку и могу заняться своими обязанностями самостоятельно. - Но, дорогой мой! Вы перенесли одну из самых сложнейших болезней, Вам стоит находиться в кровати и соблюдать постельный режим! Вы и так постоянно устраивали мне незабываемые вечера. Пришло время Вам отдохнуть… - договорить я не дал, понимая, что перебивать его не только не красиво, но и вообще запрещено, но я перебил. - Отдыхать я буду в старости. Я и за эту неделю неплохо отдохнул. Прошу Вас. Не забирайте у меня хотя бы мою работу. Я умру от скуки, сидя в своих четырех стенах. - Допустим, я позволю Вам работать, но как же Ваше здоровье? Ваши руки? Вы не сможете писать! - А что у Вас с руками? - неожиданно поинтересовался Сальери, окидывая мои руки, спрятанные в перчатках. На голос брюнета я вздрогнул, но слава Богу этого никто не заметил. Или может быть это просто я так хотел думать. Тем не менее молчать было нельзя. - Ерунда. - кратко ответил я Сальери, хотя говорить и вовсе не хотелось, - Мне писать и не потребуется. Моя Ханнушка сможет это делать за меня. - Ерунда? – возразил на сей раз император, - Да Вы себя не бережете вовсе! Сальери, я отвечу Вам за сего молчаливого человека. Руки его были разрезаны в многих местах, а сам он гулял где-то всю ночь, от чего заболел тяжелой болезнью. Как раз где-то после концерта, я так думаю… А руки разрезал, так и не удосужившись показаться врачу, замотал их сам. После его лечащий врач, пока он был в бреду, вынимал из рук осколки, который сам Розенберг не удосужился вынуть. -Ах, вот почему так больно было, - неожиданно для себя сделал вывод я сам, - А я-то думал… - но поняв, что меня сдают с потрохами, я побоялся, что случившееся со мной Сальери и Моцарт примут на свой счет, начав усмехаться, и потому решил прервать, - И вовсе не так все было. Плохо мне стало еще раньше, но я этому значению старался не придавать. Вот и все. Да я порезал руки на концерте от чашки чая и потому отправился к врачу. По дороге мне стало хуже, и закружилась голова, потом я попросил кучера остановиться и отпустил его, решив, что прогулка по свежему воздуху приведет меня в порядок. Но именно тогда, видимо, моя температура поднялась, и я начал бредить, находясь в сознании... Наизусть выученную дорогу я путал и передвигался, держась за стены. Видимо от того и пробыл на улице не один час. Я не помню, как добрался до дому. Но соображал, что не посетил врача. Об осколках я и думать не думал. Мне было не до того. В глазах и так темнело до такой степени, а мир катался из стороны в сторону, что я еле стоял на ногах. Потому, быстро перевязав руки, я все же добрался до постели. А с утра, намереваясь пойти к Вам, и уже даже встав, я потерял сознание. Вот и все. Как рассказывала Ханнушка, заразиться я мог еще раньше, и последствия такие лишь моя собственная заслуга за то, что не обращал на симптомы внимания, вот и ударило осложнение. Я видел боковым зрением, как сильно напряглись оба парня, когда я заговорил о кружке чая. Но и расслабленно вздохнули после того, как я увел рассказ дальше. - Вот, а я о чем говорю! И сейчас Вы тоже плюете на свой организм, решившись браться за работу! И все равно я настаиваю. Именно настаиваю, чтобы Вы отдохнули, Розенберг... - идти против императора я не мог… Поэтому, сжав кулаки и чуть не простонав от боли в руке, я временно отдал свои обязанности другому и сел в кресло, чуть не скрипя зубами от досады. Нет работы, значит я предоставлен сам себе, а значит этот ад дум о Сальери и Моцарте продолжится… Прикрыв глаза, я глубоко вздохнул, стараясь выкинуть ненужное из головы. Я кожей ощущал взгляд обоих юношей на себе, но ничего сделать не мог. Пробыв на встречи у его величества еще с час, все стали расходиться, и я поспешил покинуть зал, как крепкая рука удержала меня за локоть, притягивая к себе. Губы Сальери оказались недопустимо близко ко мне, а через мгновение я, уже онемев, слышал его шепот мне в ухо. - Думаю, нам стоит поговорить. Разрешите мне сопроводить Вас, мой друг… И тут я понял. Понял, каково это, находиться во власти брюнета без выхода. Слышать его голос так близко, который в придачу еще и эхом расходится по телу. Ощущать на себе его ровное, но горячие дыхание… У Амадея, скорее всего, так же не было выбора, оказавшись в хитрых сетях этого черного паука, который ловко в нужный момент дергал за ниточки. Я не знаю, как во мне нашлись силы ответить четко и ясно «нет», а еще я ощущал, как во мне просыпается противостояние. Желание идти наперекор и не поддаваться ничему. Я ловко отстранился, делая шаг вперед, и после, разворачиваясь к Антонио лицом, повторил. - Нет, мой друг, я не направляюсь домой, у меня еще есть дела в городе, - я видел, как кратко по его лицу прошло удивление, и правда... Удивительно. Я никогда не возражал ему и не настаивал на своем. Поддерживал и подчинялся всему, что он скажет, а тут... А сейчас мне полегчало. Стало легче, словно бы потихоньку, но я умудряюсь освободиться от этих пут и вырваться. Постепенно, но не собираясь сдаваться. - Тогда… Я приеду к Вам вечером. - Увы, и тут извольте. Я не знаю, во сколько буду дома и буду ли вообще. Разговор так важен? Быть может, мы проведем его здесь и сейчас? - Сальери пронзил меня не верующим взглядом, словно перед ним был не я, а кто-то иной. И я и сам уже подумывал о том, что у меня случилось раздвоение личности. В то время, как одно я уперто отказывало Сальери, второе искренне удивлялось и не верило в происходящее. - Вы меня избегаете? - неожиданно спросил, он, делая шаг на встречу, а я не сдвинулся с места полный решимости выдержать все. - Нет, что вы. Просто сегодня не тот день. К тому же у меня нет причин Вас избегать. Ах да. Я благодарен Вам за то, что Вы посещали меня, пока я был в бреду, прошу меня простить, что не смог принять Вас должным образом. - Да о чем речь... Не говорите ерунды… - брюнет остановился около меня, и разделяли нас несколько сантиметров. Не больше. Я уперто и прямо смотрел ему в глаза, будто бросая вызов. Ранее я боялся вызвать любое его неодобрение, но не сейчас почему-то. Ощущение было, словно я вырос, а ранее глядел на него как ребенок, не достающий и до пояса. Сейчас, мы на равных… Он продолжил смотреть на меня, как будто узрел чудо, а я, постояв так еще немного, ощущая даже отсюда запах его тела и держа себя в стальных латах, все же отвернулся, делая шаг назад. - До встречи, мой друг, в другой, более подходящий день, – я поклонился, как-то открыто и счастливо улыбнулся и ушел. В душе, наверное, я просто отпустил его. И все те чувства, что были во мне… Я задышал свободнее. Подняв взгляд в небо, я сел в карету, на прощание махнув выглядывавшему из окна Антонио, и уехал. Однако уехал я на окраину города, на небольшой обрыв и замер на нем. Хотелось птицей вспорхнуть в небо и улететь, забыв обо всем. Но для этого было еще слишком рано... Слишком рано умирать... Разведя руки в стороны, я всем телом ощутил бьющий в меня ветер. Ах, какое это искушение… Нехотя я развернулся от обрыва и ушел обратно к поджидающему меня кучеру. Потом еще какое-то время я катался просто по городу, а вскоре прибыл и домой. Ханна как всегда причитала, загоняя меня на постель. Позже я принял ванную, в который раз смывая с себя грим. И тут я решил придти без него. Что в принципе и сделал. Я явился на бал его величества без грима. Я улыбался и видел, как люди ошарашено отходят от меня. А меня в свою очередь это забавляло. Наверное, я стал сходить с ума. Кто знает. Но, словно бы светясь изнутри от какого-то счастья, я поклонился императору. Тот был удивлен не меньше других. Бедный Моцарт аж перестал играть, а из рук Сальери выпал фужер. Ну что ж. Вот и он на моем месте. Я кратко глянул на него и на разбитый фужер таким же отстраненным и холодным взглядом, как и он тогда, и обезоруживающе улыбнулся. Я знал. Безошибочно знал, что моим самым большим плюсом были глаза. Ими я словно пронизывал всех и завораживал. Потому-то я и носил грим, чтобы скрыть их. Но не сейчас… Моцарт, придя в себя, снова заиграл, а я, развернувшись, пригласил какую-то из дам на танец, хотя она меня вовсе не интересовала. Сегодня был мой вечер. Я был в центре внимания и улыбался. Еще одна лапка выпуталась из сети Сальери. Да... Я свободен и буду делать то, что хочу и когда хочу. Поклонившись, я отпустил даму, подходя к столу с вином. Меня настиг и сам Антонио. - Вы сегодня удивили всех. С чего такая перемена? - спросил он, принимая второй бокал из моих рук. Я убрал прядку волос за ухо и снова улыбнулся - Не было времени на то, чтобы загримироваться, а что? Мне не идет? - Нет! Что Вы! Очень даже. Просто таким я Вас ранее не видел… - Ах, так Вас Ханна не пропустила ко мне в комнату, пока я был в бреду? И правильно сделала. Кстати. Как насчет того, чтобы прогуляться на балкон? Здесь становится душно, - брюнет только кратко кивнул, не сводя с меня взгляда. Нет. Я не намеревался его влюбить в себя и соблазнить тоже. Более того, я даже не хотел оказаться на месте Моцарта, как это было ранее. Все, что я хотел, это чтобы все запомнили меня настоящим, и думаю как оно и случится от пережитого удивления. Мы с Сальери вышли на балкон, где были одни. Я болтал о работе, кого-то критиковал, а кого-то наоборот хвалил. Он же просто молчал. Меня это снова позабавило - Друг мой Сальери, чего же Вы молчите сегодня? Беседы не поддерживаете? Я право чувствую себя неловко. - Да нет. Что Вы... Мне просто нечего добавить. Вы правы во всем. - Вот как? Это хорошо. Скоро сюда приедет мой подарок всем. Хотелось бы, чтобы Вы его оценили, - я вновь улыбнулся и отстранился от перил балкона, подходя чуть ближе, - Как поживают Ваши отношения с юным Амадеем, а то мы все обо мне да обо мне говорим? - Сальери вздрогнул, когда я задал такой прямой вопрос. Право я даже сам от себя не ожидал, но меня словно бы сорвало… - Х-хорошо… - кратко ответил он, явно растерявшись. Видимо тогда на встречи у Иосифа, мне все же удалось убедить всех, что я был болен и не соображал, а увиденное предстало бредом… Ан-нет… На самом деле нет... И теперь Сальери осознавал эту ошибку. - Правда? Ну что же. Я рад за Вас и желаю Вам счастья побольше, - я поклонился и прильнул к уху брюнета, тихо шепча, - А еще, по моему сердцу расходятся волны боли, осознавая свою слабость перед тем, ради кого охота жить. Перед тем, в кого влюблен и ради того, за кого отдал бы свою жизнь... Нам не суждено быть рядом, твое сердце принадлежит другому. Всегда и вовеки. Прошу, Господа только о том, чтобы твое сердце не разбилось на миллионы капель слез, как мое в тот вечер... - положив одну руку Сальери на грудь, я приподнялся и коснулся его губ своими. О как долго я этого желал, не признаваясь самому себе. Как всегда хотел оказаться в этих руках. Принадлежать им. Не ревновать тайком, а кричать всему миру, что это мое. Мое и больше ничье. Но нет. Это не возможно… Антонио не ответил, видимо по-прежнему пребывая в шоке, а в принципе-то, оно мне и на руку. Плавно отстранившись, я сделал шаг назад. - А теперь прошу меня простить, мой друг, но меня давно ждет экипаж. На сегодня я не закончил еще все дела. Просто хотелось на последок повидаться с вами. Прощайте... Где оставить Ваше мнение о моем последнем подарке, Вы поймете чуть позже… Прощайте… - быстро выскочив с балкона, я через весь зал хохоча бежал на улицу краем глаза, заметив так и стоящего и не пришедшего в себя Сальери. А когда тот что-то заподозрил, было уже поздно. Он выскочил на улицу следом, когда мой экипаж уже тронулся, я помахал ему в след и недовольно дотронулся до своей щеки. Ну вот. Опять слезы, и откуда они сейчас? Зачем… Все хорошо ведь... Кучер снова остановил карету у того самого обрыва. Я отпустил его, но он не уехал. Видимо решил дождаться меня, а зря... Подойдя к краю, я глубоко вздохнул. Такой красивый город… Миллионы огней. Я завидую. Завидую черной завистью птицам. Они могут в любой момент взвить в воздух, наблюдая всю эту прелесть! Я скинул с плеч надоевший мне фрак и остался в одной рубахе, снова ощущая всем телом этот мир. Эту природу. Все кажется таким нереальным. Словно сказка! Кучер что-то крикнул мне, и вроде это было «отойдите оттуда, мсье, можете сорваться», но я это проигнорировал. Как можно отойти оттуда, куда тянет вся душа? К свободе. К полету. К легкости и, наконец, избавлению от этой тяжести под названием «любовь». Я сделал шаг. Ветер засвистел в ушах, а мне стало даже обидно, что казавшаяся так далеко земля приближается уж слишком быстро. И что я не успеваю нормально насладиться полетом! Ну что поделать... Я закрываю глаза и чувствую своим телом мать землю, как во множестве мест тут же раздается громкий хруст. Наверняка костей, и чувствую, как боль постепенно начинает охватывать меня всего. Но эта боль иная, нежели в душе. Эту пережить просто. А ту... Сейчас все позади. Все… Слишком поздно, что-то менять, слишком поздно о чем-то жалеть. И я счастлив. Счастлив тому, как все случилось. Я рад, что встретил в своей жизни Сальери. Рад , что смог и набрался смелости раскрыть ему свои чувства и поцеловать. Но я не намереваюсь быть обузой или тяжестью. Нет. Потому я оставлю всех в покое и успокою и себя. Ханне не придется больше ночами не спать, ухаживая за мной. Поплачет пару дней да и успокоится. Приемник мой у императора превосходно справился с поставленной задачей, так что и Иосиф сильно не осерчает. Моцарт и того порадуется. Все случилось как нельзя лучше. Идеально. Охота закричать от резкой боли, но я не могу. Вижу свою собственную кровь. Становится страшно. Я вырвался и паучьей сети, но угодил в огонь… Я сорвался в него и теперь сгорал... Там, в путах , я мог жить, а тут… Только умереть. Я не птица. Не могу взлететь. Как жаль... Хотя... Веки мои тяжелеют, и я закрываю глаза... Становится спокойно... Я засыпаю… Навсегда…
...Мне нужно что-нибудь сильнодействующее, чтобы мир снова обрёл краски и стал прежним.
Кстати, тут есть кто-нибудь, кто на фикбуке зарегистрирован?