Сегодня, специально для Wildnessy. В собственные руки.Сегодня, специально для Wildnessy. В собственные руки.
300
Флоран знает: одно неловкое движение – и ежевечерний труд гримёра будет испорчен. Нельзя смахнуть с ресниц влагу, даже если от жаркого света софитов начали слезиться глаза, потому что густая чёрная подводка обязательно размажется. Нельзя трогать тщательно уложенные поперек лица пряди волос, даже если рука сама инстинктивно тянется убрать мешающее обзору.
Флоран знает: один неловкий шаг – и ему придётся бежать переодеваться. Нельзя ни притереться плечом к стене, ни задеть занавес, ведь чёрный бархат – исключительная маркая ткань. А Антонио Сальери должен выглядеть идеально, не позволяя даже пылинки у себя на рукаве.
Вот только Антонио Сальери нельзя назвать неловким. А к Флорану Моту этот эпитет периодически более чем применим.
Флорану стоило больших усилий научиться двигаться по сцене естественно, не боясь случайным движением навредить тщательно созданному визуальному образу. Но за сценой, где не нужно играть роль, он неизменно держится предельно собранно и внимательно.
Поэтому, когда Микеле вдруг толкнул его в укромный уголок у самого края кулис, впечатав спиной в тяжёлые складки занавеса, единственной мыслью Флорана было: «Конец костюму».
А когда Микеле запустил пальцы ему в волосы, заставляя наклонить голову к плечу, – «И укладке конец».
И когда Микеле прижался теснее и провел языком по его губам – «И гриму тоже».
Но, когда его рот ненадолго снова оказался свободен, Флоран сказал (прошептал) немного другое:
– Что ты делаешь?
– Это моё желание, – со всей серьёзностью пояснил Микеле. В его голосе и глазах при этом была странная, неуместная, незнакомая горечь. И боль.
– Что? – переспросил мало что понявший Флоран.
Микеле вздохнул, украдкой нервно комкая во влажной ладони край кружевного манжета Сальери.
– Я приговорен, – с трудом смог вытолкнуть из себя слова Локонте. – Я умру меньше чем через час.
– На сцене? – попробовал уточнить Флоран, и Микеле наградил его негодующим взглядом, впрочем, не став ничего отрицать.
– И, как у любого обречённого на смерть, у меня есть право на последнее желание. Оно у меня вот такое.