Входновение дедлайна — что и требовалось, собственно, доказать

[lezoliren]

Мольери + любимая тема.

– Знаете, Сальери, иногда мне кажется, что в мире живет совсем мало людей. Человек пятьдесят примерно, не больше.
Антонио до сих пор не мог понять, за какие заслуги Моцарт стал считать его своим лучшим другом. Но к этому расположению время от времени прилагались откровения вида «гений внезапно для себя познаёт окружающий мир», и их слушать было весьма интересно.
Хотя и не всегда понятно.

– Что вы имеете в виду?

– Что вы имеете в виду?
– Идя по улице, вы никогда не всматривались в лица прохожих? Я вас уверяю, они частенько повторяются. Одни и те же люди живут и в Мангейме, и в Париже, и в Вене – разве что одеваются они по соответствующей моде.
– Случайные прохожие? – Сальери с сомнением покачал головой. – Вы их видите обычно лишь в течение нескольких секунд и столь же быстро забываете их лица, неудивительно и перепутать.
Вольфганг покосился на собеседника с нескрываемым осуждением за недоверчивость. И признался:
– На премьере «Похищения из Сераля» я видел свою мать. Её лицо я уж точно не могу спутать с чьим-то другим.
– Я не хочу вас огорчать, мой друг, но ваша матушка скончалась. Я понимаю, вам бы хотелось получить её одобрение, и поэтому ваше воображение в неверном свете зрительного зала…
– Глупости! Я видел её так же близко, как вас сейчас. Она подошла меня поздравить.
Антонио ненадолго задумался, пытаясь найти объяснение такому явлению.
– Насколько я слышал, ваша почтенная мать была очень благочестивой и праведной женщиной. Возможно, за благодетели ей позволили ненадолго спуститься на землю.
Моцарт даже замер на несколько секунд, укладывая в голове такую версию.
– Хорошо, – согласился он. – Тогда другой пример. Когда я прибыл в Мангейм, первым человеком, отнесшимся ко мне доброжелательно, оказался переписчик Фридолин Вебер. Поверьте, он мне очень помог, и я хорошо запомнил его лицо. А в Вене подобным образом ко мне отнесся Иосиф – и, представьте себе, он мне удивительно напоминает господина Вебер.
Сальери поймал себя на мысли, что время от времени всё-таки нужно затыкать Вольфгангу рот, даже если для этого пришлось бы применять силу. Исключительно для блага самого Моцарта, разумеется.
– На вашем месте я не стал бы отзываться о его величестве столь фамильярно. Даже если при этом вы пытаетесь выразить своё бесконечно благодарное отношение к нему.
Последнюю реплику Вольфганг легкомысленно пропустил мимо ушей.
– Или мне время от времени встречаются персоны, пытающиеся меня использовать. И опекун моей Констанции, вынудивший меня подписать вымогательский брачный контракт, оказался так поразительно похож на столько времени терзавшего меня Коллоредо!
– Моцарт, выбирайте выражения…
– Вам мало примеров? Тогда вот ещё один. Однажды в том же Мангейме, в таверне у меня возник спор с местной публикой о том, на каком же языке всё-таки стоит писать оперу. Там среди прочих был один человек… точь-в-точь Розенберг. И он тоже осуждал немецкий.
– Розенберг? – Антонио позволил себе улыбнуться. Представлять благородного графа в таверне было крайне забавно.
– Конечно, он выглядел немного не так. Он не носил такого ужасного парика и пудрил лица до белизны, но в остальном – вылитый!
– Скажите, Моцарт, а меня вы тоже раньше уже видели?
Вольфганг внимательно посмотрел на лицо Сальери, будто впервые его видел и хотел получше запомнить.
– Один раз. Однажды мне встретился похожий на вас человек в свите Коллоредо. У меня тогда ещё был очень удачный день… Правда, больше вы мне ни разу не попадались. А отец ещё и объяснил, что окружение архиепископа так просто не меняется. – Моцарт сделал паузу. – Вы мне тогда ничего не сказали даже, но я до сих пор благодарен вам за ту краткую встречу.