23.05.2012 в 20:31
Пишет морозильник:а на фб пока не пишется, ну и черт с ним, два месяца, что-нибудь придумаю
У Lezolirendaeriserail вчера деньрождения был. А лучей любви демоническому заму
и драббл по брейвуГосподин Датэ Масамунэ просто обожал делать возмутительные вещи. Вот взять даже недавнее чаепитие у Токугавы Иэясу-доно. Нет, даже раньше.
С утра господин Масамунэ долго и придирчиво выбирал наряд для церемонии чаепития, и Кодзюро едва успел выхватить из его рук невероятно экстравагантное кимоно, от расцветки которого рябило в глазах. "Не иначе, отхватил у заезжих торговцев в прошлый раз, как выезжали в другую провинцию" – Кодзюро сокрушался о том, что не уследил, неся кимоно на задний двор, где и намеревался его сжечь. Кроме того, господин Масамунэ заявил, что зеленые яблоки плохо сочетаются по цвету с остальной едой, а, как назло, остальные слуги в этот воистину судьбоносный момент были далеко. Пришлось Кодзюро давиться зелеными яблоками под одобрительный оскал господина Масамунэ (когда тот не отпивал чай из вручную расписанной пиалы, за которой Кодзюро пришлось ездить через пол-страны).
Именно из-за такого неудачного утра, в особенности - из-за яблок, Кодзюро пришлось некоторое время перед встречей провести в уборной единственной на всю деревню гостиницы. Пока он изучал внутреннее убранство отдельных мест, в помещении началась перебранка. Катакура решил прислушаться... и лучше бы он этого не делал.
Ибо господин Масамунэ довольно громогласно вещал о женщинах, о лошадях, о юных пленниках и пленницах, и скабрезно хохотал, и, судя по звуку, толкал в плечо своего собеседника. Собеседник же в долгу не оставался, шутил – тонко, насколько мог оценить Катакура, – и рассказывал о своих похождениях. Щеки Кодзюро уже горели, равно как и лоб – рассказанных господином Масамунэ баек хватило бы на то, чтобы опозорить весь его род поколений на пять уж точно. Несчастному Кодзюро оставалось только молить небеса о скором исцелении самого Кодзюро и добром собеседнике для господина Масамунэ.
Апофеозом стали три слова, за которыми наступило молчание, прерываемое лишь пением птиц там, снаружи:
– А у тебя… длинный?
Тут уже Кодзюро не вытерпел и, держась за живот, распахнул дверцы, отгораживавшие его от мира.
Собеседник Масамунэ, невысокого роста человек в темных одеждах, как раз обнажил основание лезвия своей катаны.
Катакура быстро закрыл дверцы обратно и снова принялся изучать внутреннее убранство.
и драббл по басаре
Стихийных бедствий никто не ждет.
Юкимура бьется со всем пылом юного сердца, пленных – щадит, отработавших свое пленных – щадит, умирающих солдат – надеется вылечить. Это нормально. Это молодой воин, на первых порах и не такое случается – вон, на вражеского генерала, что на нареченную смотрит. Это ничего.
Где огонь, там и тьма, говорит себе Сарутоби. И солдаты с благодарной улыбкой встречают последнюю гостью, и пленники исчезают малозаметно, а если что – господин, так что же вы на опушке остановились, они сбежали, наверное. Где огонь, там и тень.
И когда Юкимура, запыхавшийся, в чужой крови, растерянный, налетает на него и кубарем катится вместе с ним по земле, сжимает своими руками тонкими крепко-крепко. Когда Юкимура, остановившись, спрашивает – что же теперь делать, а, Саскэ? Когда Юкимура глядит на него своими глазами – ясными, теплыми, непонимающими, когда снова спрашивает – что делать, Саскэ, ведь армии почти не осталось, это же как так, Сас… мм…
Сарутоби не находит лучшего способа вывести юного господина Санаду из истерики. Касается потом ещё губами переносицы, гладит по слипшимся волосам и говорит – тише, тише, данна, как-то наладится.
Датэ Масамунэ как нагрянет, как нагрянет – как гром с ясного неба. Прогрохочет своей армией – исчислимой, но настолько слаженной, что будто сотни тысяч людей проезжают мимо, - сверкнет солнце на шлеме отполированном, да удалой клич прокатится по окрестностям – ну, точно Дракон. То ли враги, то ли завоеванные, а то и подданные, первыми слух распустили – по ночам Датэ шкуру сбрасывает и все провинции облетает, осматривает – нет ли бунта. Ибо если и поднимается где бунт, так быстрее молнии туда Масамунэ мчится, и снова его владения спокойны.
А что у Датэ Масамунэ помощник ему под стать, так это даже не обговаривается. Змей, старый и сильный змей, шепчутся крестьяне, однако с радостью помогают змею обрабатывать родную, его и свою, землю. Ибо змей мудр, змей видит дальше – двумя глазами-то, но не осмелься такое при нем сказать, ой, плохи такие шутки с ним. Не сносить головы.
А что по ночам из походного шатра Масамунэ стоны доносятся, низкие и протяжные, да свеча мигает, да кто по утрам прихрамывает чуть – так это брехня! Сплетни завистников!
Про него иногда говорят – солнце. Про него иногда говорят – циничнее некуда. Про него иногда говорят – совершенен настолько, что это даже слепит. О Мори Мотонари говорят, но говорят шепотом. Он сидит в своей высокой башне и строит планы, правда, не всегда получается, ну так что же! Задействуем силу и сожжем всё к чертовой матери. И пусть ослепнут.
Про него всегда говорят – пожар. После него, говорят, хоть шаром покати. Шумный, дерзкий, несдержанный, широкой души, охочий до драки, и слава богам, что выбрал он себе море. Иначе Тесокабе Моточику сжег бы собственный огонь, а так был хоть один способ предсказывать его поведение.
Иногда, глядя на гордеца Мотонари и развязного Моточику, поневоле задумывались – а если бы эти двое объединились. Если бы солнце сожгло море и рука об руку с пожаром отправились бы по земле – осталось ли бы что?
Они не знали, что Моточика играет с Мори в сёги – несколько раз в месяц Мотонари закрывается на все замки и ждет, пока к нему придут бутылки саке, запах моря и серьезный Тесокабе. А там, слово за словом, фишка за фишкой, пиала за пиалой, и настает утро. И никто бы не подумал даже, что шумный Моточика сражался с Мотонари.
Мори улыбается и подсчитывает выигранные фигуры – Тесокабе стал играть лучше. И трет шею – перепить Моточику все-таки нелегкое дело.
А что скоро объединятся, и таки выступят вместе – так никто не знает.
URL записиУ Lezolirendaeriserail вчера деньрождения был. А лучей любви демоническому заму
и драббл по брейвуГосподин Датэ Масамунэ просто обожал делать возмутительные вещи. Вот взять даже недавнее чаепитие у Токугавы Иэясу-доно. Нет, даже раньше.
С утра господин Масамунэ долго и придирчиво выбирал наряд для церемонии чаепития, и Кодзюро едва успел выхватить из его рук невероятно экстравагантное кимоно, от расцветки которого рябило в глазах. "Не иначе, отхватил у заезжих торговцев в прошлый раз, как выезжали в другую провинцию" – Кодзюро сокрушался о том, что не уследил, неся кимоно на задний двор, где и намеревался его сжечь. Кроме того, господин Масамунэ заявил, что зеленые яблоки плохо сочетаются по цвету с остальной едой, а, как назло, остальные слуги в этот воистину судьбоносный момент были далеко. Пришлось Кодзюро давиться зелеными яблоками под одобрительный оскал господина Масамунэ (когда тот не отпивал чай из вручную расписанной пиалы, за которой Кодзюро пришлось ездить через пол-страны).
Именно из-за такого неудачного утра, в особенности - из-за яблок, Кодзюро пришлось некоторое время перед встречей провести в уборной единственной на всю деревню гостиницы. Пока он изучал внутреннее убранство отдельных мест, в помещении началась перебранка. Катакура решил прислушаться... и лучше бы он этого не делал.
Ибо господин Масамунэ довольно громогласно вещал о женщинах, о лошадях, о юных пленниках и пленницах, и скабрезно хохотал, и, судя по звуку, толкал в плечо своего собеседника. Собеседник же в долгу не оставался, шутил – тонко, насколько мог оценить Катакура, – и рассказывал о своих похождениях. Щеки Кодзюро уже горели, равно как и лоб – рассказанных господином Масамунэ баек хватило бы на то, чтобы опозорить весь его род поколений на пять уж точно. Несчастному Кодзюро оставалось только молить небеса о скором исцелении самого Кодзюро и добром собеседнике для господина Масамунэ.
Апофеозом стали три слова, за которыми наступило молчание, прерываемое лишь пением птиц там, снаружи:
– А у тебя… длинный?
Тут уже Кодзюро не вытерпел и, держась за живот, распахнул дверцы, отгораживавшие его от мира.
Собеседник Масамунэ, невысокого роста человек в темных одеждах, как раз обнажил основание лезвия своей катаны.
Катакура быстро закрыл дверцы обратно и снова принялся изучать внутреннее убранство.
и драббл по басаре
Стихийных бедствий никто не ждет.
Юкимура бьется со всем пылом юного сердца, пленных – щадит, отработавших свое пленных – щадит, умирающих солдат – надеется вылечить. Это нормально. Это молодой воин, на первых порах и не такое случается – вон, на вражеского генерала, что на нареченную смотрит. Это ничего.
Где огонь, там и тьма, говорит себе Сарутоби. И солдаты с благодарной улыбкой встречают последнюю гостью, и пленники исчезают малозаметно, а если что – господин, так что же вы на опушке остановились, они сбежали, наверное. Где огонь, там и тень.
И когда Юкимура, запыхавшийся, в чужой крови, растерянный, налетает на него и кубарем катится вместе с ним по земле, сжимает своими руками тонкими крепко-крепко. Когда Юкимура, остановившись, спрашивает – что же теперь делать, а, Саскэ? Когда Юкимура глядит на него своими глазами – ясными, теплыми, непонимающими, когда снова спрашивает – что делать, Саскэ, ведь армии почти не осталось, это же как так, Сас… мм…
Сарутоби не находит лучшего способа вывести юного господина Санаду из истерики. Касается потом ещё губами переносицы, гладит по слипшимся волосам и говорит – тише, тише, данна, как-то наладится.
Датэ Масамунэ как нагрянет, как нагрянет – как гром с ясного неба. Прогрохочет своей армией – исчислимой, но настолько слаженной, что будто сотни тысяч людей проезжают мимо, - сверкнет солнце на шлеме отполированном, да удалой клич прокатится по окрестностям – ну, точно Дракон. То ли враги, то ли завоеванные, а то и подданные, первыми слух распустили – по ночам Датэ шкуру сбрасывает и все провинции облетает, осматривает – нет ли бунта. Ибо если и поднимается где бунт, так быстрее молнии туда Масамунэ мчится, и снова его владения спокойны.
А что у Датэ Масамунэ помощник ему под стать, так это даже не обговаривается. Змей, старый и сильный змей, шепчутся крестьяне, однако с радостью помогают змею обрабатывать родную, его и свою, землю. Ибо змей мудр, змей видит дальше – двумя глазами-то, но не осмелься такое при нем сказать, ой, плохи такие шутки с ним. Не сносить головы.
А что по ночам из походного шатра Масамунэ стоны доносятся, низкие и протяжные, да свеча мигает, да кто по утрам прихрамывает чуть – так это брехня! Сплетни завистников!
Про него иногда говорят – солнце. Про него иногда говорят – циничнее некуда. Про него иногда говорят – совершенен настолько, что это даже слепит. О Мори Мотонари говорят, но говорят шепотом. Он сидит в своей высокой башне и строит планы, правда, не всегда получается, ну так что же! Задействуем силу и сожжем всё к чертовой матери. И пусть ослепнут.
Про него всегда говорят – пожар. После него, говорят, хоть шаром покати. Шумный, дерзкий, несдержанный, широкой души, охочий до драки, и слава богам, что выбрал он себе море. Иначе Тесокабе Моточику сжег бы собственный огонь, а так был хоть один способ предсказывать его поведение.
Иногда, глядя на гордеца Мотонари и развязного Моточику, поневоле задумывались – а если бы эти двое объединились. Если бы солнце сожгло море и рука об руку с пожаром отправились бы по земле – осталось ли бы что?
Они не знали, что Моточика играет с Мори в сёги – несколько раз в месяц Мотонари закрывается на все замки и ждет, пока к нему придут бутылки саке, запах моря и серьезный Тесокабе. А там, слово за словом, фишка за фишкой, пиала за пиалой, и настает утро. И никто бы не подумал даже, что шумный Моточика сражался с Мотонари.
Мори улыбается и подсчитывает выигранные фигуры – Тесокабе стал играть лучше. И трет шею – перепить Моточику все-таки нелегкое дело.
А что скоро объединятся, и таки выступят вместе – так никто не знает.
P.S.
UPD!
И открытощка тоже пришла, awww~ *прыгает и размахивает конвертом*
А что такое "куманець", м?