Шизуо / ТомШизуо / Том. Пряча чувства за покровительственной улыбкой.
Улыбка Тома всегда одинаковая: покровительственная, чуть снисходительная. Почти честная – ровно настолько, чтобы такой не слишком сложный и проницательный человек как Шизуо не мог прочитать спрятанные в уголках губ истинные чувства семпая.
Первое время там было горько от жалости. Больно смотреть на то, как сильная личность вроде Хейваджимы медленно сгибается под потоком проблем. Не подойти и не помочь в таких обстоятельствах невозможно, особенно если у тебя есть такая возможность. Главное – выбрать правильный тон, чтобы поддержка не была возмущённо отвергнута. И пусть от нестерпимой горечи сводит челюсть, Шизуо не сможет увидеть этот вкус, а дотронуться языком и ощутить не догадается.
Совсем скоро губы Тома начинает щипать будто от кислоты. Едкая зависть разъедает кожу, но Танака только улыбается привычно, пусть на растянутой губе и появляется крошечная трещинка, куда кислота вгрызается пуще прежнего. Том считает своё чувство вполне нормальным, почти естественным, ведь, что бы он ни делал, ему ни за что не стать таким как Хейваджима. Вот только самому Шизуо, который в глубине души стесняется и ненавидит свою силу, этого лучше не знать. Пусть вместо этого по-прежнему читает в улыбке семпая лишь покровительственную доброжелательность.
А спустя совсем немного времени Том начинает замечать за собой нечто совсем уж странное. И сколько не облизывай губы, нового вкуса не чувствуется, словно зародившееся внутри желание не прорывается наружу обычным образом и вообще представляет собой что-то качественно новое. Из зависти, если рассуждать логически, могла вырасти жажда обладать, но главным оказывается вовсе не это. Куда сильнее Танаке хочется что-нибудь Шизуо отдать.
Что-нибудь.
Всё.
Себя самого.
Том, как обычно, прячет свои желания за улыбкой, но терпеть их внутри оказывается слишком сложно. К счастью, подходящий для реализации случай выдаётся быстро.
Танака застаёт Хейваджиму в своём офисе куда раньше предполагаемого начала рабочего дня, и стоящая на столе перед кохаем пепельница недвусмысленно намекает, что он сидит тут уже долго. От витающего вокруг Шизуо раздражения едва ли не искрится воздух, и наверняка именно из-за этого он прячется здесь.
В такой момент Хейваджиме было бы неплохо показать, что даже со всей своей бешеной и неконтролируемой силой он не может навредить близкому человеку.
Том не собирается выяснять причины скверного настроения, но упускать своего шанса тоже не хочет. Танака опускает жалюзи и поворачивает ключ, запирая за собой дверь изнутри, – Шизуо не поворачивается ни на тихий шелест, ни на резкий щелчок – подходит к кохаю, на ходу натягивая на лицо знакомое ему выражение, и кладёт руку на чужое плечо.
– Я не могу выпустить тебя отсюда в таком состоянии, – Том чуть сжимает пальцы на напряжённых мышцах. – Тебе нужно успокоиться немного, расслабиться…
– Знать бы ещё как, – огрызается Хейваджима, пытаясь сбросить с себя руку семпая, но тот держит цепко.
– Есть один способ. Могу тебя научить, если не знаешь, – в тот момент, когда Танака садится кохаю на колени, покровительственная улыбка на его лице сидит почти ровно, хотя внутри бушует целый ураган чувств. Он почти уверен, что скоро его переживания последних дней наконец обретут вкус – во рту будет солоно от крови, потому что придётся незаметно прикусить изнутри щёку, чтобы боль не отразилась на лице и случайно Шизуо не оттолкнула.
Он даже предположить не может, что после некоторых колебаний всё-таки решившемуся на поцелуй Хейваджиме губы семпая покажутся сладкими, и это в итоге выдаст Тома с головой.
Неожиданно захотелось.
Занзас и ТимотеоЯ-не-знаю-канон сколько лет назад, Занзас и Тимотео. «Что растили, то и выросло.»
Кабинет Тимотео располагается на втором этаже восточного крыла особняка – и Занзас каждый раз, когда босс Вонголы зовёт его к себе, в первую очередь заглядывает именно туда. Застать Девятого сидящим в огромном кожаном кресле за не менее представительным дубовым столом Занзасу не удалось ещё ни разу, словно Тимотео вовсе не бывает на предназначенном для работы месте.
Иногда сыну Девятого очень хочется не заглянуть, а зайти в кабинет. С единственной целью: проверить, какой толщины слой пыли скопился на столешнице. Конечно, эта пыль существует лишь в его воображении, потому что какая-нибудь горничная наверняка регулярно проводит в даже этой никем не посещаемой комнате уборку. Но с ощущением, что этим помещением не пользуются вовсе, ничего поделать не удается.
Занзас мог бы сразу отправиться в оранжерею, и ему не пришлось бы подниматься и опускаться по массивной мраморной лестнице и проходить весь особняк насквозь туда и обратно. Но он, страшно признаться, каждый раз надеется, что Тимотео будет чуть больше похож на грозного босса могущественной мафиозной семьи, а не на разводящего цветник старика. Что от рук Девятого будет пахнуть важными, распоряжающимися чужими жизнями бумагами, дорогими сигарами, порохом и металлом кольца главы семьи, а не удобрениями и соком растений. Что одет он будет в подобающий его положению костюм, а не просторную мятую рубашку, которую ещё стоит благодарить за отсутствие на ней цветочного узора, сделавшего бы её совершенно ужасной. Что в его седых волосах не будет запутавшейся травинки, которая вообще неизвестно откуда каждый раз берётся…
Занзас ещё мог бы признать увлечение отца, будь оно чуть более благородным. Например, если бы Тимотео в свободное время занимался чем-то вроде разведения орхидей. Ну или хотя бы если в садоводчестве Девятого было чуть больше порядка, и не создавалось бы впечатления, что он с равной заботой выращивает абсолютно любые растения, каким бы образом их семена не попали к нему в руки.
Занзас точно уверен, что любые сорняки нужно выпалывать сразу, безжалостно и с корнем. Но Тимотео явно не разделяет такой позиции, ему неважно, кого случайно занесло в его сад – любое растение он бережно пересаживает в отдельный горшок, позволяя зеленеть и разрастаться как ему только вздумается. И на любое предложение помочь привести оранжерею в ухоженный вид, обрезав лишние ветви, распутав скрученные стебли и расставив горшки ровными рядами в соответствии с какой-нибудь системой, Девятый только улыбается мягко и повторяет: «Что растили, то и выросло», – не уточняя того, кто именно сажал и с какой целью растил.
Сыну Девятого эту фразу приходится слышать чаще, чем всем прочим, потому что обсуждать хобби босса могут далеко не все, и с каждым разом он почему-то всё больше принимает её именно на свой счёт.
Dragon Kyo, на первый мой раз иначе быть не могло...
Моточика и МасамунеМоточика и Масамуне.
Масамуне тянет руку к спящему Моточике. Сначала кажется, что он хочет прикоснуться к волосам, погладить или взъерошить белые пряди, но подобный жест был бы слишком нежным для каждого из них. Поэтому в последний момент драконья лапа чуть меняет направление, и пальцы почти касаются лба и скрытого под повязкой глаза. В этом движении – ничем не прикрытое любопытство. Датэ очень интересно, что прячет Тёсокабе. Возможно, там просто шрам, который было легко заработать в какой-либо из многочисленных битв. Или всё-таки нечто вроде почти постыдного последствия некоей хвори, как у самого Одноглазого Дракона?
У Масамуне ещё поначалу была версия о том, что там скрывается нечто вроде врождённого уродства, но её после непродолжительных размышлений пришлось отбросить. Ребёнка с подобным дефектом не стали бы ласково называть «маленькой принцессой».
Датэ интересно и то, сколько времени уже Моточика вынужден прятать часть своего лица. Получил ли он увечье уже взрослым, или подобное переживание, как и Масамуне, был вынужден вытерпеть ещё в детстве? И что он при этом чувствовал? Есть ли у него саднящая мозоль от повязки? Один взгляд на левый глаз Демона Западного Моря неспособен дать ответы на все эти волнующие вопросы, но хоть что-то прояснить он в состоянии.
Тёсокабе перехватывает чужую руку в считанных миллиметрах от своего лица, широко улыбается и, не открывая глаз, сообщает:
– Только если готов на такое же, братец.
– Звучит честно, – отвечает Датэ, но по его голосу заметно, что он колеблется. Его правый глаз не видел никто, кроме его Правого Глаза. И показать дрожащее зашитое веко в кольце тёмной и грубой от соприкосновения с металлом кожи – это приблизить к себе очень и очень сильно. Масамуне не совсем уверен, что хочет подобного именно с Моточикой.
Подозрительно близко к арту
За проваленный экзамен их не ожидает наказание, но всё равно каждый собирается выложиться на пределе своих возможностей. Просто если обнаружится, что кем-то уроки усвоены плохо, то тому придется весь курс тренировок пройти заново. И ещё неизвестно, существует ли что-либо более жестокое, чем это, если не рассматривать вариант с изгнанием из родной деревни.
Наверное, именно поэтому синоби из Коги оказываются весьма хороши в своём ремесле.
В испытании скрытности Сарутоби сегодня будет участвовать в последний, третий раз. В первый, по его мнению, оно прошло слишком просто: не требуется особых навыков для того, чтобы скрыть своё присутствие от обычного крестьянина. В тот день Саске не только оказался лучшим из претендующих на звание синоби, но и свежих овощей наелся от пуза... Во второй раз было несколько сложнее: прошедший через несколько настоящих сражений и оставшийся в живых воин обязан замечать направленные в его сторону взгляды и интуитивно чувстсвовать присутствие других людей.
В третий раз всё обещало быть куда интереснее.
Дети вообще куда внимательнее, и обмануть их глаза труднее. К тому же конкретно Сарутоби для оттачивания навыков достался юный воспитанник самого Сингена. Из всех, кто был отобран для проверки умений будущих синоби, Санада считается самым сложным. Но и Сарутоби – лучший из экзаменуемых, и лёгкого испытания он сам не хотел, пусть от мысли, что тренировку придётся пройти повторно, начинают гореть заработанные на ней шрамы на плечах и спине.
Началось всё более чем хорошо: оставленный в одиночестве и заскучавший Юкимура повертел немного головой, сканируя окружающее пространство на предмет занимательного, но внимание его привлекло что-то отличное от затаившегося в ветвях Саске. Санада довольно бодро и целеустремлённо стал удаляться от дома Такеды, а будущий синоби бесшумно крался по его пятам. Незаметно кого-то преследовать, особенно если тебя ведёт по бездорожью кто-то куда меньший по размером и достаточно ловкий, – это требует больших усилий, чем просто наблюдать, не сдвигаясь с места. Но Юкимура, сам того не зная, помогал Сарутоби: увлечённо смотрел только вперёд и даже не собирался оборачиваться. Так что даже случайно совершённая Саске оплошность не привела к провалу и осталась только на его собственной совести.
В числе прочего, синоби должен уметь заниматься несколькими вещами одновременно. Без лишнего на то напоминания, Сарутоби начал оттачивать именно этот навык: не только выполнял задание, но и вспоминал слова, которыми ещё можно отругать себя за допущенную ошибку. И это едва не привело к новой, когда Санада вдруг резко остановился.
Саске медленно моргает и вздыхает слишком громко для себя. Оказаться перед подобным выбором он бы никому не пожелал. Что важнее: задание или здоровье (жизнь?) ребёнка? Почему-то не возникает сомнений, что он обязан склониться к первому варианту. Другой, более опытный и ответственный, настоящий синоби точно бы выбрал это.
Но Сарутоби (по крайней мере в данный момент) так не может, он выходит на свет, плавными шагами сначала подходит к Юкимуре вплотную, а потом встаёт перед ним, заслоняя собой и одновременно обнажая оружие – будто оно способно чем-то помочь.
Шрамы на коже практически горят, прозрачно намекая, что в скором времени их станет минимум вдвое больше.
Саске облизывает вдруг пересохшие губы. Обратиться к Санаде, предпринять попытку успокоить, он считает необходимым если не для самого ребёнка, то по крайней мере для собственного равновесия. Сейчас ошибка совершенно недопустима.
– Всё в порядке, – своего голоса, из которого разом испарились все весёлые и беззаботные нотки, какими он так гордился, Сарутоби не узнаёт. А уж того, что слетает с языка следом, он вовсе не планировал: – Данна.
Лук и шесть мечей Датэ МасамунеЛук и шесть мечей Датэ Масамуне.
Лук Датэ Масамуне стоит на своей подставке, небрежно отодвинутой в угол, уже довольно долго и успел бы не раз прийти в негодность, если бы кто-то не ухаживал за ним с полагающейся регулярностью. У этого безызвестного кого-то слабые руки и не слишком умелые пальцы, и даже натянуть тетиву для него было бы большой проблемой, не говоря уже о настоящем выстреле и тем более о попадании в мишень.
Настоящий хозяин к этому луку не прикасается вовсе. У Масамуне есть на это целый ряд разных причин.
Первая из них – воспоминания. Стрелять Одноглазый Дракон не любил и в детстве, но тогда осваивать владение столь сложным и своенравным, но благородным предметом ему наказывал отец. И это был один из немногих поводов, по которым Терумуне-доно, бывший мастером обращения с луком, заговаривал со старшим сыном. Тогда, будучи совсем ещё ребёнком, Масамуне каждый раз испытывал восхищение от редких сеансов общения с родителем. Тревожить эти старые чувства сейчас ему совсем не хочется.
Вторая – характер Дракона. Дух противоречия в нём слишком силён для того, чтобы заниматься чем-либо не слишком приятным и увлекательным только из-за того, что так принято. Третья причина – это, по сути, продолжение второй, но более конкретная, опирающаяся на традиционную конструкцию и вытекающие из неё особенности лука. Датэ не слишком любит, когда что-то пытается вырваться из его рук, и уж тем более не намерен терпеть хлесткие и болезненные удары по предплечьям, если без этого вполне можно обойтись.
И последняя причина, оказывающаяся решающей, – у Масамуне просто нет времени на полноценные упражнения. Поэтому луку остаётся только жалобно шелестеть ненатянутой тетивой, когда Датэ с особенно резким свистом рассекает воздух последним ударом из длинной и сложной серии и бережно укладывает меч обнаженным лезвием вверх на его подставку – только для того, чтобы сразу, не дав себе ни минуты отдыха, взять другой клинок.
С виду каждый Драконий Коготь почти ничем не отличается от любого другого, но Масамуне может узнать каждый из мечей по весу, различающемуся на считанные граммы, и по тонкому рельефу менуки.
Одноглазый Дракон воспринимает свои Когти лишь как оружие, хотя при этом они представляют едва ли не самую большую ценность во всей провинции Осю. Немногие могут позволить себе даже два меча такой высококлассной работы, и шесть – это вовсе непозволительная роскошь. Но разыскал такую ценность и владеет ею Датэ Масамуне с одной весьма конкретной практической целью.
Для того, чтобы его душу впредь было очень сложно сломать.