Что-то меня тащит куда-то совсем не в ту сторону, но я такой счастливый дурак, что совершенно этого не боюсь.
Вот вместо этого постик новенький для своих огрызков завёл. ~~Я безнадёжен, совершенно безнадёжен.~~

Внезапно, пользуясь случаем: Red_Night, добро пожаловать!

Также на повестке дня свежий вопрос века: почему я уверенно и не колеблясь пишу все имена через "е", а для Датэ каждый раз делаю исключение?

Все синоби страдают от Этого, даже ФумаКотаро и Хисахиде. Все синоби страдают от Этого, но не все по своей вине.
Нет никакой необходимости подмечать каждое движение, но это получается у Котаро само собой. Даже отвернись он, закрой глаза и заткни уши, обострённые чувства синоби всё равно улавливали бы всё до малейшего жеста. Поэтому Фуме ничего не остаётся, кроме как смотреть прямо и внимательно, пусть и с почтительного расстояния.
Мацунага шевелит губами – совершенно бесшумно, тут даже тонкий слух синоби не может помочь – и без какой-либо системы поочерёдно касается обнаженными ладонями разложенных перед ним предметов из его обширной коллекции. Сегодня Хисахиде уделяет внимание не просто разнообразным редкостям и древностям, но лучшим образцам оружейного искусства.
Котаро спокойно, безразлично относится к страсти господина окружать себя разнообразными – от изящных чайников до черепа неудавшегося объединителя страны – вещами. Достаточное количество этих предметов Фума лично добыл по приказу Мацунаги, и синоби ничего не имеет против перспективы и впредь чем-то подобным заниматься.
Если бы не оружие. Совершенно и смертоносное – точно такое же, как лучший из синоби. Котаро мог бы занять достойное место в собранной Хисахиде коллекции. Но, увы, в этом отношении люди Мацунаге совершенно не интересны.
Хисахиде берёт меч в руку и любуется сложным узором стали на лезвии, едва проводя по нему кончиком пальца. И есть в этом жесте что-то такое безотчётно привлекательное, что Фуме вдруг резко начинает хотеться оказаться на месте дорогого клинка и почувствовать эти лёгкие прикосновения на собственной коже.
Мацунага очень хорошо умеет различать направленные на него взгляды, и изменение в состоянии синоби не остаётся для него незамеченным. Хисахиде улыбается – это очевидно даже стоящему за спиной и видящему лишь его затылок – и чуть сдвигается в сторону. У его ноги обнаруживается маленькая бронзовая курильница со сдвинутой крышкой, тонкая струйка дыма из которой сносится лёгким сквозняком прямо в сторону Котаро.
Фума поспешно прикрывает лицо рукой и всё-таки отворачивается – но это, как и ожидалось, совсем не помогает.

В процессе написания я осознал, что с матчастью по этой теме у меня как-то совсем плохо. Так что воспринимать это лучше просто как грязные домыслы! ~~Видимо, мне просто надоел сюжетный ход "Масамуне домогается до Кодзюро" и захотелось как-то наоборот.~~
Кагецуна и БонтенмаруКагецуна и Бонтенмару, уроки.
«Ты должен научить моего сына всему, что знаешь сам», – голос Терумуне-сама звучит в ушах Кагецуны так же отчётливо и твёрдо, как и в тот день, когда господин отдал ему этот приказ.
«Всему», – мысленно напоминает себе Катакура.
«Всему» – это очень сложное слово, которое можно трактовать совершенно по-разному. Кагецуна должен сам догадаться, что именно подразумевал Терумуне-сама. Может быть, всё-таки «всему, что ему необходимо знать»? Или, например, «всему, чему можешь его научить»?
Катакура неподвижно, бесшумно сидит перед комнатой порученного ему наследника клана Датэ. Судя по успевшим-таки затечь ногам, сидит уже довольно долго, так и не решившись подать голос и попросить разрешения войти. Во всём, что касается молодого господина, у Кагецуны нет права на ошибку, но в данный момент цена оплошности просто запредельно высока.
«Всему, что знаешь сам», – ещё раз повторяет про себя Катакура и почти против собственной воли вспоминает, как учился сам. Первым делом ему представляются руки Терумуне-сама – такие сильные, опытные и надежные, что на свои собственные, сложенные на коленях, Кагецуна косится с некоторой неуверенностью. Вторым приходит на ум голос, непривычно мягкий из-за того, что все властные и грозные интонации даймё вдруг спрятались и только тихо клокотали в глубинах горла, не в силах прорваться наружу. Голос говорит: «Любовь мужчины учит добродетели, честности и восприятию красоты», – хотя на самом деле Терумуне-сама ничего подобного в присутствии Катакуры не произносил. Эту фразу много после Кагецуна прочитал, но представляется она именно так.
Катакуре приходится сделать несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы взять себя в руки и прекратить думать о прошлом, напомнить себе, что с тех пор, как Терумуне-сама поручил ему старшего сына, глава клана не прикоснулся к нему ни разу, даже случайно, намеренно от себя отдалив.
Вздох прокатывается по коридору почти лавиной, будя затаившееся в углах эхо, и Кагецуне даже становится стыдно за подобную несдержанность. Впрочем, об этом размышлять ему точно некогда, потому что из комнаты сперва доносится шуршание, потом дробный стук голых пяток по полу, а после скрывающая вход створка отодвигается в сторону, так и не дождавшись прикосновения гостя.
– Кодзюро! – радостно восклицает Бонтенмару, и за доли секунды расцветшая улыбка светит так ярко, что позволяет видеть всё его лицо, хотя лампа стоит за его спиной.
– Зачем пришел так поздно? – любопытствует Бонтенмару, не давая времени не только на раздумья, но и на сам ответ, и сразу же начинает демонстративно хмуриться, подпуская в голос недовольных ноток: – Неужели решил на ночь глядя меня ещё раз помучить, прочитав очередную занудную, полную нравоучений лекцию?
Кагецуна поднимает взгляд на молодого господина – тщательно спрятанная улыбка позволяет теням скрыть лицо, но в единственном глазу всё равно сверкают искры маленького счастья – и едва слышно хрипит, не в силах выдавить из себя откровенный ответ. Эмоции Бонтенмару сбивают его с толку, потому что то, что обычно чувствует Катакура при встрече (в основном имеющее отношение к долгу, преданности, ответственности, заботе и, немного, к гордости), не идёт ни в какое сравнение с тем спектром ощущений, что испытывает наследник клана Датэ от присутствия рядом единственного ставшего близким человека, заменившего ему и отца, и учителя, и друга, и слугу разом.
– Может займёмся чем-нибудь новеньким? – тем временем продолжает Бонтенмару. – Я даже согласен на поучительное, если оно окажется интересным!
Кагецуна всё-таки справляется с собой и заодно принимает решение, но дыхания ему в итоге хватает только на одно короткое слово:
– Да.
P.S.

Ещё внезапнее, но домыслы для разнообразия чистые.
Масамуне и Ёси-химеМасамуне и Ёси-химе.
Запутавшийся в тонких ветках гребень выглядит настолько чужеродно, что просто не может не привлекать к себе внимание и оставаться незаметным. Можно допустить, что летом он был спрятан в густой листве, но выглядит он так, будто не первый год тут висит.
Масамуне сначала вертит изящную вещицу в пальцах с каким-то обиженным недоумением, а потом со злым треском ломает в сжавшейся ладони. Одна из получившихся щепок впивается в кожу, и Датэ приходится аккуратно доставать эту занозу. Вытащить острый осколок из руки совсем просто, если сравнивать её с сердцем.
В том, что раньше гребень принадлежал его матери, Масамуне не сомневается. Конечно, он не может помнить всех её украшений, он даже не все их видел, но чувствует безошибочно. Ёси-химе удалось передать своё отношение к старшему сыну всем своим вещам без исключения.
Подобные напоминания о прошлом Одноглазый Дракон находит не слишком часто, но всё-таки с некоторой регулярностью.
В первый же день, как Масамуне стал главой клана Датэ, он лично прошёл по всем комнатам дома, собирая любые напоминающие о матери вещи, а после развёл во дворе большой костёр и сжёг их разом. Но до сих пор Масамуне натыкается на разные памятные мелочи, среди которых попадаются и те, которые он очень отчётливо помнит исчезающими в огне.
– Оставь уже меня в покое, – шепчет Датэ, обращаясь к зажатым в ладони осколкам. – Признай своё поражение.
В бесполезности своих слов Масамуне не сомневается, но промолчать не может. Ёси-химе никогда не слушала нелюбимого сына, к тому же… Одноглазый Дракон никогда себе в этом не признается, но упрямство и привычка не сдаваться достались ему именно от матери.

Раз уж меня окружают ~~злобные~~ шипперы МасаЮков, то это им откуп. А кое-кому ещё и месть!
Масамуне / Юкимура
Те же и СаскеТе же и Саске.
– Тише, данна, тише, – шепчет Саске на ухо Юкимуре. – Будете шуметь – привлечёте ненужное внимание, и ваше тайное свидание с Одноглазым Драконом не состоится.
– Это не сви…! – тут же вспыхивает Санада, и заботливому синоби приходится мягко, но уверенно зажать ему рот ладонью.
– Ти-ше, – повторяет Сарутоби. – Ради вас сюда кое-кто аж из Осю добрался, а вы к нему даже из дома незаметно сбежать не можете.
Юкимура делает глубокий вдох, набирая воздуха в грудь, но вовремя осекается и не произносит ни слова. Саске одобрительно кивает и возвращает руку господину на пояс.
В одиночку Сарутоби может бродить везде, где только пожелает, и оставаться при этом незамеченным, но Санада слишком яркий для того, чтобы не притягивать к себе взгляды. Вот и приходится синоби его вести: медленно, обнимая и придерживая обеими руками, чтобы шаги не были слишком широкими и звучными, прижимаясь тесно грудью к спине, чтобы собой скрывать вызывающе-алый цвет одежд, и положив голову на плечо, чтобы шепотом направлять и успокаивать.
Обычно Саске старается держаться от своего данны на некотором расстоянии, чтобы в теле не непроизвольно возникало лишних напряжений и неуместных реакций, но в данный момент у него нет выбора. Единственная альтернатива – связать Санаду и в таком виде собственноручно вручить Дракону в жадные лапы. А это окажется куда болезненнее, чем сквозь несколько слоёв ткани чувствовать близость обжигающего тела молодого Тигра и привычно не иметь возможности позволить себе что-либо с ним сделать.
Будь Юкимура чуть менее взволнован предстоящей встречей, он бы заметил, что синоби прижимается к нему много откровеннее, чем того требует ситуация. И что Сарутоби контролирует себя плохо, будто может сорваться в любой момент, и держится за свой долг перед господином из самых последних сил. Но сейчас Юкимура может лишь почувствовать, что синоби ведёт себя чуточку странно, не совсем как обычно, но точно не может догадаться о возможных причинах подобного.
– Саске, – зовёт он тихо-тихо. Они уже успели отойти достаточно далеко от дома и почти добрались до назначенного места, но Санада всё же не решается повысить голос. Он вовсе не подозревает, что именно в горячем шёпоте Сарутоби услышит столь желанную чувственность, после которой можно будет крепче сжать руки и до безумия нежно потереться щекой о хозяйское плечо.
– Явился-таки, – вышедший навстречу Датэ не только бесцеремонно их прерывает, но и подчёркнуто игнорирует само присутствие синоби. При этом в его голосе есть что-то, что не даёт сомневаться в его праве именно так себя вести и вообще здесь находиться – глубоко на чужой территории, фактически в окружении врагов, к которым Масамуне заявился тайно и в одиночку.
(«Вдвоём», – поправляет Саске та часть его рассудка, которая ещё сохранила способность адекватно воспринимать не имеющую отношения к телу Юкимуры действительность. И пусть Катакуры в непосредственной близости от Датэ не наблюдается, в присутствии Правого Глаза Дракона у синоби сомнений не возникает.)
Санада вырывается из кольца рук Сарутоби, со своей нетерпеливой горячностью подбегает к Масамуне… На то, что будет дальше, Саске смотреть не собирается. Ему вполне достаточно того, что придется всё это слушать – от этого никуда не деться, ведь он должен оставаться где-нибудь неподалёку, чтобы быть готовым в любой момент отвести господина обратно.

UP.
Кагецуна, Сигезане и Масамуне.
Утреннюю тишину дома Датэ нарушают только два голоса – может быть, эти спорщики засиделись до самого рассвета, а может, нарочно встали пораньше, чтобы продолжить на свежую голову… Никого это противостояние двух слишком непохожих друг на друга людей уже не удивляет, даже не тревожит – понемногу сказывается привычка.
Сам этот спор на самом деле бессмысленный (потому что в итоге решать всё равно Масамуне) и к тому же бесконечный. За всё то время, что он длится, можно было перечислить оппоненту все возможные аргументы не по одному разу и на этом успокоиться. Но этим двоим, кажется, важно не только переубедить другого – от самого процесса они оба получают особое удовольствие.
В особо горячей дискуссии можно рассмотреть настоящее лицо Сигезане – точно такое же, какое у него бывает в кровопролитном бою, – и есть в нём что-то дикое, нечеловечески красивое. А ещё можно увидеть, как трескается маска спокойствия и уравновешенности Кагецуны, и смысл его разумных, терпеливых, мирных речей перестаёт сочетаться с яростной интонацией, с которой они произносятся, – и в этом тоже есть что-то завораживающее.
Сигезане и Кагецуна могут долго друг на друга так смотреть, но в этот раз их всё-таки прерывает Масамуне. Глава клана Датэ подходит поближе, чтобы его можно было разглядеть до мельчайшей детали, стоит перед ними секунд десять и по-прежнему молча удаляется. Недовольство от раннего пробуждения на заспанной физиономии Масамуне было написано явно, а вот на то, что именно помешало сну, указывала новая повязка на правом глазу: сшитая из двух равных частей, очень знакомых оттенков сине-красная.
Настолько знакомых, что Сигезане и Кагецуна тут же начинают оглядывать и ощупывать собственные хаори и хакама в поисках места, откуда было отрезано по небольшому клочку ткани.
А потом возмущенно и столь же слаженно кричат: «Господин!..»

Смотрите также