Поэтому тут теперь будет склад странных зарисовок, написанных по не менее интересным заявкам (которые теперь будут постоянно приниматься с единственным условием - чем необычнее, тем лучше).
Итак, первая тройка:
Почему Зоро терпит Нами (без пейринга).Почему Зоро терпит Нами (без пейринга).
Зоро никогда не признается, что ему нужен навигатор, а тот, кто рискнёт это утверждать, может вдруг оказаться случайно располосован на четыре неравные части одним ударом.
В принципе, Ророноа больше всего устраивало такое положение дел, когда навигатор есть у Луффи. Зоро следует за капитаном, тот идёт точно рассчитанным курсом куда-глаза-глядят, и всё прекрасно, все довольны.
Зоро устроил бы совершенно любой хоть немного знающий своё дело навигатор, если бы эту должность прочно не заняла одна наглая, жадная рыжая воровка, которой не удалось потерять места в команде, даже сбежав с кораблём и всеми находящимися на нём ценностями (за исключением парочки идиотов). Но решения, кого принимать в команду и кого из неё исключать, принимал капитан и только капитан, а значит, мечнику ничего не оставалось, кроме как бежать за этой невыносимой женщиной, при случае спасать её, а всё оставшееся время – терпеть эту громогласную любительницу раздавать тумаки и обвешивать не имеющими оснований счетами на баснословные суммы.
Хотя со временем Зоро удалось найти в Нами один интересный, не касающийся её профессиональных способностей плюс, который был явным следствием того лёгкого умопомешательства, наличие которого было негласным условием приёма в команду Мугивары.
Ведь ни одному нормальному человеку не придёт в голову сажать на палубе каравеллы мандариновые деревья, в тени которых так приятно тренироваться.
Чоппер / Зоро (накамашип!). Врачебная тайна.Чоппер / Зоро (накамашип!). Врачебная тайна.
Тони-Тони Чоппер мечтал научиться лечить все возможные недуги. Это само собой подразумевало, что он станет лучшим доктором в мире, то есть его мечта при ближайшем рассмотрении оказывалась не менее масштабной, чем у других пиратов Мугивары. Хотя в некотором смысле она уже была выполнена – Чоппер уже был первым среди врачей. Среди оленей.
Чоппер обстоятельно подходил к достижению своей цели. При любом удобном случае он отправлялся на поиски новых, пока неизвестных ему книг на медицинские темы и прочитывал их от корки до корки, тщательно запоминая всю новую информацию. Он уже был достаточно квалифицированным врачом, но на достигнутом останавливаться не собирался.
Он знал всё возможное не только о самых распространённых болезнях, но также мог определить считающиеся давно исчезнувшими хвори. Он знал, как правильно собирать и хранить лечебные растения многих известных науке видов, помнил рецепты сотен лекарств, умел их правильно изготавливать и вовремя применять. В этом отношении у Чоппера не возникало практически никаких проблем с возвращением пациентов к нормальной здоровой жизни.
Но хороший доктор должен иметь и навыки другого рода, связанные с лечением разнообразных травм. И тут одними теоретическими знаниями не обойдёшься, нужна долгая практика. И именно второго начитанному оленю не хватало.
Вступая на борт Гоинг Мерри-го в качестве судового врача, он и не думал признаваться в этой своей слабости. Но именно она заставляла его паниковать и звать доктора при виде перемазанных собственной кровью друзей. Нет, он боялся не демонстрации своей неквалифицированности – он боялся, что всех его знаний и усилий окажется недостаточно.
И больше всего, разумеется, его заставлял волноваться Зоро. Конечно, обычно его раны бывали примерно такими же кошмарными и несовместимыми с жизнью, как и у Луффи, вот только пациентом он был весьма своенравным, в отличие от того же капитана, который мог спать сутками напролёт в ожидании выздоровления.
В общем, Зоро немало поспособствовал Чопперу в достижении его мечты, не раз позволив доктору углубиться в мир человеческой анатомии и познать её не только снаружи, но и изнутри. И оленёнок чувствовал, что должен как-то отблагодарить мечника за это. Нет, не врачебной помощью – её он оказывал всем в силу веления долга, как Зоро при случае без колебаний вставал на защиту команды.
Чоппер решил, что наиболее ценным для мечника будет то, что обычно называют врачебной тайной. Пусть иногда ради неё доктору и придётся поступиться самым важным принципом любого врача – «Здоровье пациента превыше всего».
Поэтому Чоппер никогда никому не рассказывает, насколько тяжелы бывают раны мечника, даже если в подобной серьёзной ситуации всякий хороший доктор просто обязан обеспечить пациенту строгий постельный режим любыми средствами (вплоть до привязывания к кровати), а самому Зоро в это время захотелось пойти погулять, по дороге потерять половину повязок, а ещё и немножко потренироваться.
Даже если после подобного Зоро возвращается с вновь открывшимися ранами и мрачно напрашивается на новую порцию бинтов.
Чоппер не собирается изменять своему новому принципу. Впрочем, как и распространять его на кого-нибудь другого из команды – Зоро всё-таки необычный и этим исключительный человек.
Шанкс / Макино, на фразу "1963 бутылки рома стояли под прилавком".Шанкс / Макино, на фразу "1963 бутылки рома стояли под прилавком".
– 1963 бутылки рома стояли под прилавком, – не слишком мелодично протянул Шанкс в полном соответствии с принципом «что вижу, то пою». Для того чтобы узреть подобную масштабную картину, ему пришлось слегка привстать с табурета и перегнуться через упомянутый прилавок, при этом удержать равновесие и не спикировать шляпой в пол ему удалось лишь каким-то чудом.
– Капитан-сан явно преувеличивает, – слегка посмеиваясь, Макино появилась из ведущей куда-то вглубь её заведения двери и заняла привычное место за прилавком. Как только пирату удалось привести себя в приличное сидячее положение, она поставила перед ним изрядно покрытую пылью бутылку. – Увы, такого количества спиртного в моём скромном баре не было, и уж тем более столько посуды не могло поместиться под прилавок.
Хозяйка таверны тщательно протёрла сосуд полотенцем и поведала, понизив голос до интригующего шёпота:
– Это последняя во всём баре. Но, кажется, у капитана-сан не осталось конкурентов.
Шанкс обернулся и окинул взглядом собственную команду. Излишне бурно отметившие высадку, они теперь мирно спали на столах в обнимку с пустыми кружками и немного друг с другом, а особо отличившиеся разлеглись под столами, нежно обвивая ножки стульев товарищей. Неудачно притворялся спящим лишь Бен Бекман, который тайком курил свою неизменную самокрутку и краем глаза присматривал за рыжим капитаном. Тот подмигнул своему привычно бдительному старпому, повернулся обратно к Макино и печально вздохнул.
– Но это означает, что я не могу её выпить – без хорошей компании её содержимое потеряет по меньшей мере половину своего вкуса! Разве что, – в его рыжую голову прокралась мысль, которую он тут же озвучил, – вы составите мне компанию.
Макино задумалась на мгновение, пристально посмотрела на сидящего перед ней пирата и решительно отказалась. Правда, от появившегося на его лице выражения вселенской скорби она слегка передумала и озвучила свой план действий, согласно которому Шанкс сейчас уносил выпивку с собой и возвращался с ней завтра, когда ей всё равно пришлось бы закрыть таверну ввиду отсутствия в ней чего-нибудь съедобного.
…Шанкс возвращался на свой корабль, размахивая так и не открытой бутылкой в такт шагам и напевая что-то сияющим над его шляпой звёздам. В некотором отдалении от капитана тем же зигзагообразным маршрутом на родной корабль возвращалась вся пиратская шайка Красноволосых, подгоняемая бдительными пинками старпома.
Настроение капитана было более чем приподнятым – как из-за дня уже прошедшего, так и в предвкушении дня грядущего. Он мысленно строил предположения – одно другого интересней и увлекательней – какой же «сюрприз», обещание которого и стало решающим аргументом в пользу кратковременного расставания, может к завтрашней встрече подготовить для него Макино-сан.
Шанкс ещё не знал, что этим сюрпризом станет знакомство с одним гиперактивным ребёнком по имени Луффи, скорое прибытие которого в деревню не могло пройти мимо ни одного её жителя или гостя. И уж тем более он не знал, к каким последствиям эта встреча приведёт.
На волне странного рода вдохновения и направляющего пинка:
Бекман / Шанкс. Азартные игры.Бекман / Шанкс. Азартные игры.
Вообще говоря, старпом на пиратском корабле – явление редкое. Почему-то считается, что любой уважающий себя пират, заполучив должность подобного рода, должен незамедлительно предпринять попытку продвинуться ещё дальше по «служебной лестнице». Но даже из этого неписанного правила случаются исключения – чувство глубокого уважения к собственному капитану может встретиться и на пиратском корабле. Или, например, искренняя преданность, вызванная… неважно чем вызванная. Или ещё какие-нибудь чувства из разряда «высоких».
Бен Бекман во всех отношениях был образцовым старпомом. Можно было не сомневаться, что он будет готов поддержать или вовсе заменить своего капитана в абсолютно любой момент и без дополнительного напоминания. Можно было рассчитывать, что он всё сделает правильно – то есть в точном соответствии с пожеланиями капитана.
Вот только капитан ему достался… рыжий на всю голову – лучше и не скажешь. Шанкс всегда такой, и именно к такому капитану Бекман однажды в команду вступил и именно за таким был готов следовать куда угодно. Но иногда это, знаете ли, банально надоедает.
И тогда Бен идёт к рыжему и предлагает ему сыграть в карты – невиннейшее из занятий, за которым можно скоротать время в долгом плавании.
Всем на корабле известно, что старпом играет в карты неприлично хорошо, только по особым случаям и исключительно с капитаном. И известно, что последнему по каким-то странным стечениям обстоятельств в этих редких партиях страшно не везёт. Хотя очевидно – опять же всем, – что Бекман вовсе не подтасовывает карты. Это Шанкса, бывало, уличали в мелком шулерстве во время несерьёзных игр в тесном кругу накама.
Играют они, как и положено взрослым серьёзным людям, на желания.
И Бен загадывает: не пить целый вечер, даже если есть для этого повод. Карточный долг – это святое, и Шанксу даже в голову не приходит им пренебрегать. Он только хмурится, одновременно насмешливо улыбаясь одними глазами, как только такие вот рыжие умеют, и громогласно требует отыгрыша.
И после этого Бен загадывает во второй раз: сойти на берег не раньше чем по прошествии суток с момента швартовки у нового острова.
Бекман всегда высказывает одни и те же желания, и капитан всегда одинаково на это реагирует: последовательно изображает удивление, обиду, злость и азарт – и требует продолжения игры, вслух мечтая о том, что он попросит сделать в случае внезапного выигрыша.
Но какое желание он проигрывает третьим, никто из команды – за исключением двоих игроков – не знает, потому что остальных-то во время стоянки на борту ничто не держит, даже забота о сохранности корабля.
Ещё два, на совсем внезапные темы:
Сандай Китетсу / Вадо Ичимонджи. Самый длинный год.Сандай Китетсу / Вадо Ичимонджи. Самый длинный год.
Делить Мастера с кем-то ещё – причём с целыми двумя! – было само по себе возмутительно. Но Вадо Ичимонджи готова была это терпеть. Потому что двое других были в меру качественными, безызвестными полосами стали, и не шли с ней ни в какое сравнение. Потому что именно её Мастер всегда первой доставал из ножен и последней в них вкладывал. И особенно потому что Мастеру она и не такое была готова простить.
Когда Вадо осталась на поясе в одиночестве, она готова была петь от счастья. Вот только сам Мастер опять считал иначе, и поэтому они направились в оружейную лавку.
Против того клинка, что хозяин магазина вынес откуда-то из собственной спальни, Вадо ничего против не имела. Юбашири вполне подходила под понятие приличного мейто и вообще была тихой и послушной девочкой. Хоть и в лакированных чёрных ножнах. В паре бы они могли бы смотреться красиво.
Если бы не один возмутительно кровожадный нахал, которого Мастер зачем-то собственноручно откопал в бочке с дешёвыми железками. И который вместо благодарности за такое великодушие попытался отрубить державшую его руку, и лишь в последний момент удержался от этого неблагоразумнейшего поступка. Видимо, когда проклятый почувствовал на клинке свежий ветер, ему больше не хотелось возвращаться обратно в пыльную и вовсе не предназначенную для хранения известного оружия ёмкость, откуда ещё неизвестно когда появится новый шанс вырваться.
Но свой характер в полной мере Сандай Китетсу проявил в первой же схватке, так явно и недвусмысленно показав свои предпочтения, что Мастер не смог этого не заметить. Но это не стало поводом при первой же возможности избавиться от своенравного оружия. А впредь подобного проклятый себе не позволял, заставляя забыть о произошедшем на Виски Пик.
…Когда в очередной битве Юбашири рассыпалась ржавой пылью, Вадо Ичимонджи даже слегка пожалела, что под руку тому капитану Флота не попался Китетсу. Хотя мог с той же вероятностью.
Потому что, каким бы хорошим клинком не показывал себя проклятый, было совершенно очевидно, что он не собирается отступаться от своей привычки менять хозяина не реже раза в год. Но, когда он решит перейти к активным действиям, ей будет что ему противопоставить. В этом Вадо Ичимонджи не позволяла себе сомневаться. Она твёрдо решила устроить Сандай Китетсу самый длинный год в его жизни.
Боа Хэнкок / Саломе. Перчатки из змеиной кожи.Боа Хэнкок / Саломе. Перчатки из змеиной кожи.
Резная, инкрустированная костью шкатулка, безумно дорогая даже на первый взгляд, со звоном разбила стекло окна и улетела куда-то вдаль, брошенная сильной, умелой и безумно прекрасной рукой.
Императрице пиратов Боа Хэнкок сложно было угодить подарком. У неё было два аргумента, подходящих к любому случаю: «Это недостойно меня» и «Это затмевает мою красоту». Но никогда раньше подарки не вызывали у неё такой искренней и горячей ярости – только сдержанное и высокомерное раздражение.
Но до этого момента никто не догадывался преподносить ей, Принцессе Змей, перчатки из змеиной кожи.
Это больше походило на изощрённый вызов, чем на вызванный бесконечной любовью к её красоте дар. Вот только отправитель не посчитал нужным подписаться или оставить хоть какой-нибудь намёк на свою личность.
Сидя на привычно изображающем трон Саломе, Императрица вертела одну из злополучных перчаток в тонких бледных пальцах и представляла, что она сделает с тем, кто посмел прислать ей это оскорбление. Чувствуя настроение хозяйки, змей тоже тихонько шипел и к возмутительному и противному его природе дару относился крайне неодобрительно. И ревниво.
– Конечно же, Саломе, – Хэнкок рассеянно погладила своего любимца, – если мне когда-нибудь захочется нечто подобное, то я сделаю это не из кого-то там, а только из тебя.
Убедившись, что гнев больше не искажает её совершенного лица, она встала и направилась к дверям своих покоев, чтобы громогласно приказать найти посмевшего нанести ей оскорбление. А змей следовал за ней, не отрывая влюблённого взгляда.
Изначально на фразу «У него же велосипед!»:
Аокиджи / Робин. (Четыре попытки)Аокиджи / Робин.
1.
Иногда Нико Робин откладывает книгу в сторону, чуть разворачивает свой шезлонг – и подолгу смотрит на море. И лицо у неё в такие моменты мечтательно-одухотворённое, а глаза – внезапно холодные и застывшие, словно покрытые льдом.
В один из таких моментов Луффи подошёл к своей накама и со свойственной ему прямотой спросил:
– Ну он же столько тебе боли причинил – за что ты его можешь так любить?
– У него же велосипед… – тихо отозвалась непознаваемая женщина-археолог.
Но Мугивару такой ответ вполне устроил. Видимо, наличие велосипеда и для него было весомым аргументом.
2.
– Робин, ты уверена? – задумчиво протянул капитан пиратов Соломенной Шляпы, склоняя голову к плечу.
Если бы его накама сбежала, то ему нужно было бы просто пойти и устранить все причины, что мешают Робин быть в команде. Так уже было, и размышлять было бы не над чем.
Если бы его накама объявила, что не может больше продолжать путешествовать с ним в силу личных причин, а вовсе не под давлением враждебных обстоятельств, то, наверное, он смог бы её отпустить. Потому что, с одной стороны, так тоже уже было. С другой стороны, он не мог представить себе повода отказаться от плавания к заветной мечте. Но если бы их дороги вдруг разошлись и подобная причина нашлась, то он принял бы её.
Но просьба Робин оказалась для Луффи полной неожиданностью. И всё-таки он ответил на неё согласием – Мугивара доверял любому из своих накама независимо от того, какие бы странные мысли не забредали в их головы. И если археолог была твёрдо уверена, что сейчас ей больше всего на свете хочется добраться до следующего острова не на борту Санни-го, а каким-то своим путём, то почему бы и нет?
В том, что оно потом снова встретятся и отправятся дальше вместе, Луффи не сомневался. Волноваться ему было совершенно не о чем, и только интерес разбирал.
– А как ты собираешься пересекать море? – полюбопытствовал капитан.
– У него же велосипед есть, – улыбаясь, ответила ему Робин.
3.
Если ты получил силу Дьявольского фрукта ещё в раннем детстве, то в страхе перед морем нет ничего постыдного. Со стихией не могут бороться даже могущественнейшие из людей – что уж тут говорить о тех, у кого вода в буквальном смысле слова забирает все силы?
Уплывающей с пылающего родного острова восьмилетней Нико Робин было очень страшно. Был страх перед неизвестностью. Страх одиночества. Страх перед открывшимся ей огромным и враждебным миром. Но сильнее прочих был страх перед морем. Первая же приличная волна могла запросто перевернуть её небольшую и вовсе не предназначенную для открытой воды лодочку ещё до того, как юная археолог встретиться со всей жестокостью мира и живущих в нём людей.
Тогда её поддерживали две протянувшиеся прямо по водной глади полосы льда – надёжные, не собирающиеся таять, уберегающие от опасностей и сотворённые её врагом.
Больше за двадцать последующих лет жизни Нико Робин не поддерживал никто. Она не сомневалась, что стоит ей хоть раз оступиться и сорваться в воду – и никто не прыгнет за ней следом, не попытается отнять законную добычу у моря. А если бросится в волны, то не за ней самой, а за семьюдесятью девятью миллионами белли, назначенными за живую или мёртвую.
В свете всего этого тем удивительнее были для Робин испытываемые ею сейчас ощущения. Находиться посреди открытого моря – и в полной безопасности. Слишком многое пережившая женщина, научившаяся быть холодной и безжалостной – и вдруг сидит, как простая девчонка, на багажнике чужого велосипеда, улыбается чуть смущённо и поджимает ноги, боясь задеть пятками застывшие волны. Привыкшая не доверять никому и особенно тем, кто к ней подчёркнуто добр, – а сейчас крепко держит другого за пояс и нежно прижимается щекой к чужой спине, в непривычном тепле ощущая лёгкое покалывание мельчайших кристалликов льда.
Никогда раньше Нико Робин не была счастлива быть пойманной.
4.
Цветок, за который Саул отдал жизнь… Я хочу увидеть, во что он вырастет.
Он долго, очень долго не позволял себе с ней встретиться. Следил, конечно, за её судьбой, знал о её жизни практически всё до мелочей – но лично никогда не приближался.
Цветок по имени Нико Робин всё сильнее обрастал шипами и никак не распускался.
Когда они в очередной раз упустили её из виду, то он лично отправился в погоню. Настроен он был решительно – за двадцать прошедших лет она не дала ему ни одного повода отказаться от преследования и прекратить считать его принятое на Охаре решение ошибочным.
Но когда он встретил её на необитаемом острове между Длиннокруглой землёй и городом воды Вотер7, то вдруг стал свидетелем удивительного явления.
Прямо на его глазах вся сущность Нико Робин расцветала прекрасными белыми цветами. И даже её многочисленные шипы, хоть и не потерявшие своей остроты, стали совсем другими. Она по-прежнему была готова выступать против всего мира, но теперь она делала это не из-за стремления продолжить своё бессмысленное существование, а ради спасения дорогих её сердцу.
В конце концов Саул оказался прав – она нашла тех, кто её ждал. Ради кого она могла бы жить.
И всё, что он мог в этой ситуации сделать, – это подарить ей одно своё ледяное объятие. Чтобы она ни в коем случае не забыла тех чувств, что испытывает сейчас. Чтобы она точно знала, что не ошиблась.
Распустившийся цветок Нико Робин был слишком прекрасен, но объятие – это всё, что он мог себе сейчас позволить.
Несерьёзное, совсем несерьёзное, про суровые будни пиратов Широхиге.
Марко / Эйс. Борись за свою одежду!Марко / Эйс. Борись за свою одежду!
Утреннее одевание – это процесс, не требующий вмешательства пока не до конца пришедшего в бодрствующее состояние мозга. Обычно достаточно бездумно протянуть руку, взять одежду с привычного места, где оставляешь её каждый вечер, и…
Неладное командир первой дивизии пиратов Широхиге почувствовал, когда уже почти натянул и приготовился застегнуть штаны. Потому что это были явно не его брюки. Беглый осмотр подтвердил эту догадку – данный предмет одежды явно принадлежал Портгасу.
Тихо бормоча проклятия, Марко подошёл к кровати командира второй дивизии. И, конечно же, обнаружил рядом с ней свою собственную одежду, причём она была полусвёрнута-полуброшена именно так, как это мог бы сделать Эйс. Многозначительно вздохнув, Феникс наклонился, чтобы поднять рубашку, как…
Его начинал всерьёз раздражать тот неуловимый шутник, повадившийся менять местами их одежду. Он делал это каждую ночь – разумеется, за исключением тех, когда Марко пытался его подкараулить, поймать с поличным и хорошенько поговорить по душам.
Одно только Феникс мог сказать с уверенностью – этими проделками занимался не Эйс, здоровый сон которого не только выступал в качестве алиби, но и позволял ему вовсе не замечать этой глупой повторяющейся шутки. Обычно Марко просыпался первым и успевал найти и вернуть одежду до того, как глаза продирал Портгас. Впрочем, однажды они попались вдвоём – разбуженные по сигналу тревоги, они оба успели вскочить с постелей, одеться и выбежать из каюты до того, как осознали двусмысленность своего вида.
Эйсу смешков со стороны накама тогда досталось на порядок больше, потому что из неизвестно каким образом натянутой, чужой и непривычно многочисленной одежды, а в особенности из изящных кожаных сандалий командира первой дивизии без посторонней помощи Огненный Кулак выбраться не смог.
…Феникс наклонился, чтобы поднять рубашку, как что-то твёрдое, увесистое и обжигающе-горячее, впоследствии оказавшееся плечом Эйса, врезалось ему в живот и сбило с ног. Победоносно ухмыляясь, Портгас всем своим весом прижал Марко к полу и подчёркнуто любезным тоном осведомился:
– И что же ты всё-таки постоянно забываешь в моих штанах?
– Идиот, ты всё опять неправильно понял… – Феникс попытался спихнуть с себя дорогого накама и наконец просветить его насчёт некоторых ночных шутников, но спланировавшее сверху одеяло Эйса не только мешало нормальной беседе, но и загадочным образом сковывало движения.
Видимо, вид двух копошащихся на полу тел и особенно их взаимное расположение, однозначно угадываемое по двум парам торчащих из-под одеяла голых ног, настолько вдохновлял, что подглядывающим из-за двери с каждой секундой становилось всё сложнее скрывать своё присутствие. В конце концов их бурное обсуждение происходящего в каюте командиров первой и второй дивизий достигло ушей этих самых командиров, которые, не сговариваясь и не тратя времени даром, рванули к двери и в четыре руки распахнули её.
И обнаружили за ней командира дивизии четвёртой – одинокого, брошенного своими товарищами и потирающего свежий отпечаток дверной ручки на лбу.
– Зачем тебе понадобилось это делать? – ласково поинтересовался Марко, безошибочно опознав в Саччи шутника. Эйс всем своим видом выражал согласие с Фениксом и пытался незаметно отобрать у него хотя бы половину одеяла – он ведь так и не удосужился одеть хоть что-нибудь.
– Говорят, что если обменять с кем-нибудь одеждой, то начинаешь лучше понимать чувства этого человека. А это сближает, – покаялся Саччи, одновременно тщательно изучая внешний вид накама. Видимо, вывод у него получился только один: – Не врут.
Появившееся на лицах «подопытных» выражение было столь многообещающим и столь единодушным, что доблестный командир четвёртой дивизии предпочёл храбро убежать и для надёжности даже спрыгнуть за борт по пути.
Цып-цып-цып, Марко!Цып-цып-цып, Марко!
Недоброе Феникс почувствовал ещё за завтраком, один за другим ловя на себе заинтересованные взгляды накама. Похоже, они опять затевали что-то, в чём ему отведена ключевая роль.
…За какими только глупостями не приходится коротать время плавания пиратам Широхиге…
Марко вовсе не собирался прятаться – просто сегодня действительно была его очередь исполнять обязанности вперёдсмотрящего. Что он в немногих, но ярких выражениях объяснил командирам пятой и шестой дивизий, выпихивая их из «вороньего гнезда» и привычно пропуская мимо ушей старую шутку про переименование площадки на верхушке мачты.
Особенно подозрительным было то, что в тишине и спокойствии Марко удалось просидеть почти до обеда. Он даже заскучать немного успел – и решил слегка размяться, облетев окрестности корабля. Но ничего заслуживающего внимания Феникс не обнаружил – по крайней мере, в окрестностях. Но он заметил нечто подозрительное непосредственно на его палубе – праздношатающегося Эйса, который то и дело заинтересованно поглядывал вверх. В том, что Портгас именно его высматривает в чистом безоблачном небе, Марко убедился быстро. Стоило лишь ему опуститься на рей, как взгляд Эйса сразу же сфокусировался точно на командире первой дивизии, и он оказался настолько пристальным, что игнорировать его было проблематично.
– Ну и что тебе нужно? – наконец осведомился Марко после затянувшейся паузы.
Вместо ответа Эйс вытянул в сторону Феникса руку и сделал странное движение пальцами, будто перебирая что-то в щепоти.
– Цып-цып-цып, – донеслось до так и не спустившегося с рея Марко, который, что вполне ожиданно, сначала попросту не поверил своим ушам. Потом, услышав «фразу» ещё несколько раз подряд, он начал сомневаться в здравости чьего-то рассудка, правда, своего или Портгаса – это он сходу решить не смог. Поэтому, как хорошему и заботящемуся о своих накама человеку, ему пришлось спланировать к Эйсу.
Но стоило его ногам коснуться досок палубы, как Огненный Кулак, коротко и радостно завопив, сорвался с места и умчался куда-то в сторону камбуза. Феникс только проводил его недоумевающим взглядом и окончательно укрепился в мысли, что кое-то из плавающих на этом корабля тронулся умом.
– Да всё в порядке, – настиг Марко спокойный голос привычно не вмешивающегося в забавы накама Джоза. – Они просто поспорили, что тебя удастся подобным способом «приманить». На обед.
Склонный доверять командиру третьей дивизии пиратов Широхиге и без труда домысливший недоговорённые подробности Феникс засучил рукава и отправился требовать свою долю выигрыша у одного из спорщиков и компенсацию за моральный ущерб у другого.
Про неожиданно популярного Бена и некоторых других:
1.1.
Иногда бывает так, что два человека неуловимо похожи друг на друга. Сложно сказать, в чём именно заключается это сходство, а заметить его можно было бы лишь в том случае, если бы эти два человека вдруг оказались рядом в одном кадре. Но такого не случалось ещё никогда, и поэтому похожесть была неочевидной для всех кроме того, кто был единственным связующим звеном между этими двумя.
Пару раз бывало, что Шанкс прямо так и говорил: «Бен, иногда ты мне так напоминаешь Сильверса Рейли, невозможно просто…» Говорил, конечно, по секрету, наедине, выдыхая в самое ухо.
А сам Бекман в такие моменты только и может, что улыбаться мысленно. О Тёмном Короле он знает достаточно – не только общеизвестное, но и те подробности, что можно было вытянуть лишь из знающего Рейли лично. То есть из того же Шанкса, когда тот бывал излишне весел и болтлив. И почему-то быть похожим на Сильверса Бену и самому хотелось. Уж слишком большое значение для рыжего он имел в прошлом.
– Это, наверное, как-то связано с тем, что ты иногда совсем не похож на капитана. Так, мальчишка-матрос, неизвестно за какие заслуги в команду принятый.
Шанкс в ответ только смеётся – громко, заливисто, заразительно, как всегда. И бескомпромиссно заявляет:
– Не вижу в этом ничего плохого.
Бен тоже не видит. Значит, оно и к лучшему.
2.2.
Откуда вообще эта соломенная шляпа взялась, сейчас никто и не вспомнит. Либо она просто понравилась этому рыжему, либо и тогда означала что-то важное… Но факт – он не расставался с ней никогда. Никогда до того момента, пока не решил оставить её «на сохранение» одному запоминающемуся резиновому мальчишке.
Для которого эта шляпа стала настоящим сокровищем. Он боялся потерять её почти так же сильно, как потерять дорогих сердцу накама (всех до единого, включая корабль). Но всё-таки в первую очередь эта шляпа была символом его обещания, и теперь, когда оно выполнено…
Бен устало прикрыл глаза. Наблюдать тёплую встречу Шанкса и Луффи он мог бы сколь угодно долго, но вот видеть их спорящими… Тем более что и азарта, и упрямства у каждого из них было в избытке, то есть в ближайшее время им вряд ли удалось решить, кому дальше носить многострадальную шляпу. Особенно если учесть, что оба хотели не оставить её себе, а, наоборот, во что бы то ни стало вручить другому.
– Дурной он всё-таки… – донеслось до Бекмана. Это сказал сидящий неподалёку Зоро. Сегодня именно мечник вытянул жребий и поэтому был отправлен на важнейшую и невыполнимейшую миссию, то есть сопровождать капитана пиратов Соломенной Шляпы и по возможности удерживать его от влипания в очередные «приключения».
Правда, бурную встречу Луффи со своим кумиром детства как очередные неприятности Ророноа рассматривать не мог, и поэтому он просто спокойно дремал неподалёку.
– Кто? – после некоторого молчания решил уточнить старпом.
Оба пирата пристально посмотрели на спорящих. Только что Шанкс наконец-таки согласился с доводом Луффи, что именно он является единственным и полноправным хозяином шляпы, и тут же заявил, что как раз поэтому он может распоряжаться ею как ему будет угодно, и в частности может даже подарить её. Раздосадованный таким коварством Мугивара громко выражал своё возмущение.
– Оба, – переглянувшись, в один голос произнесли Бен и Зоро.
Я не уверен, писал ли о них кто-нибудь раньше... лично я такого безобразия не видел!
Кума / Мория. Изначально на фразу «Тени исчезают в полдень».Кума / Мория. Изначально на фразу «Тени исчезают в полдень».
«Интересно, почему именно ему предложили освободившееся место?» – размышлял Бартоломью Кума, листая свою неизменную библию и время от времени бросая взгляды на сидевшего неподалёку «новенького». А надо признать, что разглядывать там было много чего – внешностью представленный как Гекко Мория обладал более чем запоминающейся. И дело даже не в выдающемся росте (на глаз примерно таком же, как у самого Кумы), не в некоторой непропорциональной яйцеобразности тела на коротких ножках, не в сероватом оттенке кожи и фиолетовом – волос, не в острозубой ухмылке до остроконечных ушей и не в рожках на лбу…
Почему-то больше всего взгляд Кумы к себе привлекала кажущаяся очень длинной шея с крестиками стежков.
«Кажется, это именно он не так давно потерпел феерическое поражение от Кайдо и потерял там всю свою команду. А его за это Шичибукаем сделали.»
Шея у Мории и впрямь была длинноватой. Но это ещё усиливалось тем, что у него почему-то вовсе не было подбородка. За то были стежки эти непонятные, одновременно и привлекающие к себе внимание, и не дающие заметить другие «особые приметы».
«Интересно, это у него тоже последствия какой-то схватки?»
Такие же стежки у Мории были и на лбу – два аккуратных ровных крестика. А на шее – шесть.
«А если спуститься ниже – там будут другие или нет?!»
Поймавший себя на этой мысли Кума решил взять себя в руки и всё-таки уделить хоть немного внимания теме собрания Шичибукаев. Но, к несчастью, вице-адмирал Тсуру как раз объявляла о его окончании.
Кроме множества подробностей о внешности Гекко Мории с этого собрания Кума вынес только одно.
Смех нового Шичибукая звучал как «Ки-ши-ши».
Так причиной их первой встречи стало назначение нового Шичибукая. Потом, конечно, они ещё несколько раз видели друг друга, в основном на тех же собраниях. Гекко Мория набирал себе новую команду из зомби всех мастей и вообще крайне редко покидал свой плавучий остров, бороздящий туманные просторы Флорианского треугольника. Бартоломью Кума вовсю приобщался к экспериментам доктора Вегапанка, а в промежутках между ними выполнял поручения Мирового Правительства.
Их последняя встреча состоялась при совсем других обстоятельствах. Но одной из её причин тоже стало назначение нового Шичибукая.
Реакция Мории на прибывшего на его Триллер Барк гостя была вполне сдержанной. На принесённую новость – тоже, хозяин плавучего острова просто принял это как факт и убрал новое знание на угловую полку памяти, где пылились прочие мало имеющие лично к нему отношение сведения.
А вот предупреждение он воспринял совсем по-другому: гневно, непримиримо, в полном соответствии со своим характером и амбициями. И, конечно же, при этом он отрицал саму возможность оказания ему содействия.
На лице Бартоломью Кумы не отражалось ничего (он и раньше был не особо силён в выражении эмоций, а окончательно неподвижным его лицо однажды сделал Вегапанк), и даже глаза его были скрыты стёклами очков. Но это не значит, что внутри него сейчас не разгоралась борьба.
С одной стороны был чёткий приказ Правительства – не допустить падения очередного Шичибукая от рук Мугивары. Но Кума чувствовал, что этот приказ он сможет проигнорировать без особого труда. Тем более что скоро у него исчезнет сама возможность непослушания, и напоследок нужно обязательно воспользоваться таким удобным случаем.
Неожиданно с той же стороны было его собственное желание защитить Гекко Морию от вероятной угрозы. А в том, что опасность от сына Драгона исходит более чем нешуточная, Кума не сомневался. Наследственность уже даёт о себе знать.
А вот с другой стороны до сих пор звучали яростные слова Мории и его непередаваемый смех. Его уверенность в собственных силах и нежелание принимать помощь. Его гордость.
И всё-таки Кума решил, что горечь поражения будет предпочтительнее унижения быть спасённым. Возможно, он просто не хотел, чтобы Мория стал считать его врагом и мстил за нанесённое оскорбление.
«Тени исчезают в полдень», – билась у прозванного Безжалостным в голове старая поговорка, пока он наблюдал за разворачивающейся перед его лицом панорамой битвы и обеими руками удерживал себя от вмешательства в противостояние.
Но в этот раз всё произошло иначе. Тени покинули своего хозяина почти сразу после рассвета.
Согласившийся на последнее, призванное окончательно лишить его собственной воли изменение Кума боялся только одного – что однажды он сам или его копии-Пацифисты однажды сделают то, чего он бы делать не хотел и не стал независимо от обстоятельств. Будь он хоть трижды «Безжалостным».
И только в ушах у Кумы почему-то всё звучал этот уникальный, с первого звука узнаваемый смех:
«Ки-ши-ши-ши…»
Последняя в этом туре:
ЛоЛуффиКидд. «Три товарища».ЛоЛуффиКидд. «Три товарища».
Ну и что с того, что все они разные, пришли из разных морей, разными путями добирались от Обратной горы до архипелага Сабаоди, и вряд ли у них найдётся что-нибудь общее в прошлом? Хотя вряд ли они будут оглядываться назад – они не из такого сорта людей.
Ну и что с того, что все они заработали себе определённого рода славу и немалую цену за излишне буйные головы – каждый своим способом, – все примерно равны по силе и каждый совершенно независим? Они этого и сами не могут не понимать. Никто из них не собирается уступать другому, но никто и требует делать такого рода уступки.
Ну и что с того, что все они идут к одной цели и в принципе являются соперниками? Когда до этой цели ещё половина мира – причём сложнейшая половина, совершенно непреодолимая! – а их дороги уже пересеклись, то делить им пока нечего.
Просто сейчас они сражаются плечом к плечу против общего врага, хотя формально даже не знакомы друг с другом. И они не знают, как сложатся их судьбы в дальнейшем, но каждому хочется дожить до этого, продолжая идти своим собственным путём, поэтому на короткое время им придётся стать настоящими товарищами. И почти сразу разбежаться в разные стороны.
Может быть, при следующей встрече кто-то из них спасёт другому жизнь. Может быть, при следующей встрече они станут настоящими врагами и всерьёз будут желать друг другу поражения, что хуже смерти. Может быть, при следующий встрече один из них вовсе не узнает другого.
Но всего этого они сейчас не знают, и даже не думают об этом.
А это не совсем относится к теме, но тоже будет лежать здесь. Потому что мне нравится. Я для себя писал, а кое-где даже выковыривал ложкой через ухо.
Луффи / спящий ЗороЛуффи / спящий Зоро
Есть сокровища, до которых ещё плыть и плыть через полмира, а есть совсем другие, до которых рукой подать. Конечно, если ты можешь, стоя обоими ногами на палубе, дотянуться рукой до верхушки главной мачты и одним рывком забросить себя в «воронье гнездо».
Такое сокровище, что разглядит не каждый. И то, что ты им уже обладаешь, менее ценным и желанным его не делает.
И даже то, что «сокровище» бессовестно спит вместо того, чтобы бдительно всматриваться в ночной горизонт, лишь делает его более привлекательным. Потому что к спящему можно тихонько подобраться, забраться к нему на колени, обхватить руками и ногами... И если в процессе удастся не задеть его ненаглядное оружие, то он не проснётся.
Точнее, сделает вид, что не проснётся. Ему ведь тоже не хочется портить утренний сюрприз.
Про возвращение. Зоро / Луффи (лёгкий ангст, яой за кадром)Про возвращение. Зоро / Луффи (лёгкий ангст, яой за кадром)
Возвращение Зоро было неизбежно.
Как тут можно не вернуться, когда тебя тянет назад неотвратимая сила? Тянет так, будто грудь пробило гарпуном, и теперь привязанный к нему канат сматывается, не давая улову ни единого шанса. Так тянет, что нет необходимости сверять курс с обрывком Карты Жизни, так, что даже способный заблудиться на абсолютно прямой и единственной дороге не может свернуть с этого пути.
Тянет так, что внутри всё разрывается от желания двигаться быстрее, ещё быстрее, куда уж быстрее – так и не успевшее оправиться от смертельных ран тело не выдерживает, и приходится всё-таки давать ему короткие передышки. Короткие – тут уж не до здорового недельного сна, он не просто спешит, он безнадёжно опаздывает.
Обычно в голове Зоро в той или иной степени присутствовали мысли о всех его накама – о них требовалось заботиться, их требовалось защищать. Честно говоря, он не испытывал к ним глубокой симпатии или нерушимой привязанности. Но каждый из них был одинаково важен для Луффи – а значит, мечник тоже будет за ними присматривать. И сделает что угодно, лишь бы не знать, каким будет выражение лица капитана, если Зоро вдруг не сможет исполнить его негласный, но самый важный приказ.
Но сейчас ему было не до этого. Сейчас помощь и защита требовалась самому Луффи. И в первую очередь до него нужно было добраться. Совершать невозможное, ввязывать в безнадёжные схватки, приносить в жертву руки, оружие, мечту и жизнь ради лишнего мгновения существования одного резинового недоразумения и единственной его фирменной улыбки – всё это будет потом.
Если он успеет.
Возвращение Зоро было неизбежно, даже если сам мечник считал, что он опоздал. У него были основания для этого.
И когда он наконец вернулся, Луффи сидел на берегу и смотрел на море. Он не сдвинулся с места, когда лодочка с мечником на борту уткнулась в прибрежный песок. Он не повернул головы, когда Зоро подошёл к нему и присел рядом. Он только сказал: «Зоро», – и всё.
Капитан изменился. То, что ему удалось пережить с момента потери его драгоценной команды – да и сама эта потеря в том числе, – не могло не оставить следов.
Следов на теле – Зоро мог только бессильно и зло сжимать пальцы на рукояти Сандай Китетсу и мысленно проклинать свою слабость, из-за которой ему не удалось быть в те самые страшные моменты рядом с капитаном. Интересно, можно ли считать то, что его забросили в неведомую даль (причём первым из всей команды!) за поражение и, как следствие, нарушение самой важной в его жизни клятвы, данной будущему Королю Пиратов?
Следов в душе – Зоро не знал, что именно пришлось пережить капитану, но это было по-настоящему невыносимо, раз уж мечник мог чувствовать это даже через всё разделявшее их расстояние.
В какую-то секунду Зоро даже пожелал внезапного появления проклятого шичибукая, разъединившего их однажды – просто потому, что он не знал другого человека со способностью, которая помогла бы ему разделить с капитаном его боль. А лучше бы взять эту боль себе целиком – неважно, что с ним после этого станет, лишь бы Луффи перестал быть таким тихим и погружённым глубоко в себя. Отрешённым. Задумчивым. Серьёзным.
Непривычным.
– Зоро, – тихо повторил Луффи, и мечник с удивлением отметил в своём коротком имени знакомые нотки «это важно, и я хочу, чтобы это сделал ты, потому что только на тебя я могу рассчитывать в полной мере». И пусть самого мечника крайне не прельщала перспектива вставать, куда-либо идти и там что-нибудь делать, он внутренне собрался и приготовился исполнить то, что прикажет ему капитан, даже особо не задумываясь, зачем это нужно. Даже несмотря на то, что Зоро больше всего на свете не хотел уходить. Он ведь и раньше старался держаться к Луффи поближе, а уж в подобном состоянии тем более не собирался оставлять его в одиночестве.
Но это же Луффи, он совершенно не понимает, чем такая забота может быть вызвана и насколько близко к нему хочет оказаться мечник.
– Сделай то, что тебе больше всего хочется.
– – – – – – – – – – – – – – – – – –
– – – – – – – – – – – – – – – – – –
Наверное, ему должно было быть стыдно.
В конце концов, набрасываться на человека, с недвусмысленными намерениями стягивать с него одежду и тут же эти намерения исполнять – это всё-таки неприлично. Ну и что, что тот сам… не предложил, не попросил даже, а приказал. Может он вообще не это имел в виду. Может это ему и вовсе в голову не приходило как явно невозможное. Может он вообще ничего об этом не знал – а Луффи как раз такой, с него станется.
Наверное, ему должно было быть страшно.
Потому что он как никто хорошо знал, на что способен Луффи. Но даже он не мог поручиться за то, что ради такого случая капитан не придумает что-нибудь новенькое. И никакое Санторю этому заслуженному наказанию не противопоставишь. Тем более что мечник и не собирался ничего «противопоставлять». И тело Зоро, и душа Зоро, и жизнь Зоро, и вообще весь-весь Зоро от острия клинка Вадо Ичимонджи до кончиков зелёных волос на макушке принадлежал Луффи с тех самых пор, как… неважно, с какого момента. По ощущениям – так было всегда.
Наверное, он должен был быть доволен.
Не каждый раз то, о чём даже мечтать не смеешь (но всё равно представляешь украдкой) и что кажется совершенно невозможным, вот так просто и внезапно падает прямо в руки. Особенно если это не что-то абстрактное, а нечто конкретное, материальное и стоящее триста миллионов белли.
Наверное, он должен был сойти с ума.
Потому что когда такое всё смешное-резиновое-загорелое-лохматое оказывается в твоих объятиях – это уже невообразимое счастье. А этот невозможный тип ещё и улыбается, гладя по жёстким коротким волосам. И вертится, подставляя свежие шрамы под жаркие поцелуи. И сам прижимается тесно-тесно, и дышит тяжело, и губу закусывает, и при всём этом ещё притворно-недовольно ворчит. Мол, где ты раньше был, господин мечник, по какой-такой веской причине заставил себя так долго ждать?
Разве такое может случиться? Нет. Это больше похоже на горячечный бред. Наверное, это ему просто голову напекло. И на самом деле дрейфует он где-нибудь посреди океана, не зная, где ближайший берег. В раны, которые некогда было толком промыть и перевязать – спешил же! – дрянь какая-нибудь попала.
И пить очень хочется.
Наверное, он должен был испытывать хоть какие-то чувства. На худой конец волноваться, как в пути сюда. Но Зоро просто сидел и ждал, пока Луффи вернётся.
В первый момент, когда он проснулся и не обнаружил поблизости капитана, его порывом было подорваться с места и отправиться на поиски. Вот только сил на это не осталось совсем – отдал последнее, что ещё оставалось, и именно поэтому так невовремя уснул. И хотя он не дал себе долго спать, но Луффи этого оказалось достаточно для того, чтобы собраться и уйти.
И мечник даже было приготовился поспать ещё немного – всё равно больше нечем заняться – как приближающийся топот и радостные вопли «Зорозорозоро!..» заставили его оглянуться.
Конечно, это мог был быть только один-единственный человек. С радостным блеском в широко распахнутых глазах и с улыбкой до ушей. И, когда он с разбегу плюхнулся мечнику на колени, выяснилось, что пахнет от него мясом.
– Как же всё-таки хорошо, что ты у меня есть, – с ходу многозначительно заявил капитан, прижимаясь щекой к широкой груди мечника. И тому как-то не нашлось, чего возразить.
В конце концов, Луффи тоже вернулся.
И у них на двоих ещё оставалось немного времени до того момента, когда вернутся все остальные.
Бонус. Вырезанная сцена.Бонус. Вырезанная сцена. (R!)
И вот вроде бы представлял, каково оно будет, перебирал мысленно все возможные обстоятельства и развития событий, которые могли бы привести к желаемому, а на деле всё оказалось куда проще. Можно просто протянуть руку и взять, и не думать при этом в общем-то ни о чём. Можно – потому что вот так неожиданно, вроде бы беспричинно раз-ре-ше-но.
И вот вроде бы представлял, каково оно будет, и действия свои продумывал, и реакции на них пытался предположить, и мучительно выбирал, что именно сделать, чтобы прямо с первого раза было хорошо, чтобы как можно более полно выразить переполняющие чувства и ненавязчиво добиться на них ответа, чтобы… чтобы всё и сразу. А вот когда до дела дошло – всё равно почему-то дрожат руки. Мелко-мелко, почти незаметно, но дрожат.
И три великолепные катаны, ложась на землю, возмущённо лязгают друг о друга. Но сейчас не до них, пусть они и важны, но всё-таки занимают только второе место в списке образующих смысл существования.
Это даже не движение – просто резиновый непоседа вдруг оказывается в объятиях. Хотя какой он сейчас «непоседа», сидит себе спокойно, будто точно знает, что сейчас произойдёт, но не собирается этого избегать или пытаться изменить; ждёт, смотрит исподлобья лукаво и прямо в глаза, пристально, испытывающе, сосредоточенно, со всей решимостью; не улыбается до ушей, но и не серьёзен, приподнял-таки уголки губ.
И если сейчас запустить пальцы в его непослушные чёрные пряди, то убедишься, что они податливые, и от нежнейшего прикосновения тянутся, а спустя секунду уже занимают своё место в неизменном беспорядке.
И если сейчас наклониться немного, приблизиться лицом к лицу, то можно узнать, что губы его имеют резкий и ни на что не похожий привкус, и какими обветренными и потрескавшимися от морской соли они не были, они всё равно остаются мягкими. А пока будешь это изучать, с каждым движением позволяя себе всё больше, он этак невзначай положит тебе руки на плечи, и это станет лучшим подтверждением правильности твоих действий.
И тогда можно поддаться порыву и сжать его в объятиях крепко-крепко, сильно-сильно, так, что рёбра должны были бы захрустеть, и держать так долго-долго, наверное, аж целую минуту или даже две. А когда он запрокинет голову и весь прогнётся, пытаясь перевести дыхание и попутно уже заметно улыбаясь небу, то можно будет спокойно, неторопливо расстегнуть его очередную безрукавку нового цвета и неизменного покроя и со всей обстоятельностью начать проверять, везде ли он одинаков на вкус.
Как окажется, везде.
Но если прижаться губами к его левой ключице, так дразнящее выпирающей под загорелой кожей, то можно заметить, как поднявшаяся в очередном вдохе грудь не поспешит опадать, а замрёт аж на целых шесть ударов сердца.
И необычно податливым и упругим он тоже, конечно, окажется везде.
Но если спуститься ещё чуть ниже и обвести языком старый шрам посреди живота, то его руки больше не будут просто расслабленно лежать на твоих плечах, а с нечеловеческой силой вопьются в них стальными крючьями обманчиво-тонких пальцев.
И этим лишат последнего шанса остановиться.
И где-то на этой оптимистичной ноте я этот пост закончу, чтобы при необходимости потом завести себе новый.